4 Зыков М.Б. Мир на пороге глобального кризиса. - Реферат: Сорос, Джордж. Эпоха ошибок: Мир на пороге глобального кризиса.

Зыков М.Б. Мир на пороге глобального кризиса. - Реферат: Сорос, Джордж. Эпоха ошибок: Мир на пороге глобального кризиса. - М.: Альпина Бизнес Букс, 2008. - 202 с. ISBN 978-5-9614-0762-4.

ВСТУПЛЕНИЕ: (с. 11-12). Сорос: "Моя цель - сделать мир лучше. ... Мир остро нуждается в государственных деятелях без государства. ... Современное общество с большим подозрением относится ко всем, кто заявляет о своем благородстве, и не без оснований (с. 13). Сергей Ковалев, перед которым Дж. Сорос преклоняется, как-то сказал ему: "Всю жизнь я боролся за безнадежное дело" (с. 14). ... Я создал собственную философию, которая сыграла решающую роль во всей моей жизни. ... Мою цель можно определить как создание глобального открытого общества. Я преследую эту цель на двух уровнях. Первый относится к общемировой системе, второй - к системам отдельных стран.
В первом случае я говорю о главенстве международного права. пока международными отношениями правит сила, а не закон (с. 15). Глобальное открытое общество должно признавать, что все нормы несовершенны и подлежат улучшению. В том числе нам нужны и правила для изменения правил. ... Рынки, особенно финансовые, давно уже стали глобальными, а общественные институты, необходимые для процветания или хотя бы выживания общества, - нет. В основе политических акций лежит принцип государственного суверенитета, поэтому их недостаточно, чтобы позаботиться об общих интересах всего человечества, таких как мир, безопасность, охрана окружающей среды, социальная справедливость и даже стабильность финансовых рынков.
Суверенитет - устаревшее понятие, унаследованное нами от эпохи, когда странами правили короли. Этот принцип уже не отвечает современному миру с его постоянно растущей взаимозависимостью. Многие проблемы, например (с. 16) мировой энергетический кризис, выходят за национальные границы, а внутри границ правители часто злоупотребляют властью. Когда злоупотребления достигают таких размеров, что граждане вынуждены обратиться к помощи международного сообщества, последнее обязано вмешаться.
Я выявил две проблемы, создающие угрозу самому существованию человечества: мировой энергетический кризис и распространение ядерного оружия (с. 17). Нужно признать, что война с террором - это ложная метафора (с. 18) (с. 19). Соединенные Штаты не способны быть подлинным мировым лидером. Особенно меня беспокоит все более авторитарный и напористый курс нынешнего российского руководства. Я как раз вовремя свернул деятельность моего фонда в России, чтобы избежать преследования, но по-прежнему предан идее поддерживать в этой стране пламя свободы (с. 20).
Я осознал, что у моих фондов есть миссия, которую они смогут выполнять и без меня, - поддерживать деятельность гражданского общества по мониторингу работы правительств (с. 21) (с. 22).


ПРЕДИСЛОВИЕ: Я люблю шутить, что помню только будущее. ... У меня абстрактный склад ума (с. 23). В этой книге он предлагает читателю концептуальную схему, которой он руководствовался всю жизнь. Поскольку передавать абстрактные идеи сложно, он предпочитает применять автобиографический подход. В прошлом эта схема служила ему как руководство к действию.
Заблуждения играют важнейшую роль в истории, её ход просто формируется ими. И я считаю открытое общество предпочтительной формой общественной организации именно потому, что оно создает наилучшие возможности для преодоления заблуждений (с. 24). Что же произошло с современным американским обществом? - Администрации Буша удается легко вводить общественность в заблуждение. Надо начать исследование с изучения связи мышления с действительностью. По моему убеждению, наше понимание действительности внутренне несовершенно и всем человеческим построениям свойственны те или иные изъяны. Открытые общества признают нашу подверженность ошибкам, закрытые её отрицают.
Америка - открытое общество, но её народ не слишком сведущ в философии и лишь отчасти понимает принципы открытого общества. Какова же концепция открытого общества?
Истиной можно манипулировать (с. 25). Американцы попали в руки догматических идеологов. Ложная метафора - "война с террором". От неё следует отказаться. США должны возглавить защиту общих интересов всего человечества (с. 26). К сожалению, власть человечества на д природой росла быстрее, чем его способность управлять самим собой. Соединенные Штаты уникальны - никакая другая страна не в состоянии в обозримом будущем занять их место. Если они не сумеют повести мир верным путем, наша цивилизация может себя уничтожить. Такова неприятная действительность (с. 27) (с. 28).

Часть 1. Концептуальная схема.
(с. 29-30).
Глава 1. Мышление и действительность.
Мышление - часть действительности. Под действительностью я понимаю все, что существует или происходит на самом деле. Все обладающие сознанием люди, их мысли и поступки являются частью действительности. Таким образом, наше мышление - часть того, о чем мы думаем, и следствия этого весьма существенны как для нашего мышления, так и для действительности. Данный факт - непреодолимое препятствие на пути к пониманию действительности, из-за него действительность представляется нам не такой, какой, по нашим понятиям, она должна быть. Раньше сознание могла изучать только философия, а теперь это предмет научных исследований (с. 31).
Знание представляется в виде истинных высказываний. Они считаются истинными, если соответствуют фактам. Но, принимая решения, мы не в состоянии полагаться только на знание. Наше поведение не является вполне рациональным. К сожалению, мышление и действительность относятся друг к другу не как две самостоятельные сущности, а как часть и целое (с. 32). Понимание действительности заключается в том, чтобы создать в сознании соответствующую ей картину. Стараясь понять взаимоотношение между мышлением и действительностью, мы стреляем по движущейся мишени. То, как мы смотрим на мир, изменяет его, поэтому совершенное знание недостижимо. Тем не менее, возможно добиться лучшего понимания - хотя оно и не будет совершенным (с. 33).
Мы пытаемся, с одной стороны, понять ситуацию, с другой - повлиять на мир. Первую функцию я называю функцией познания, или когнитивную, вторую - функцией участия. Они работают в противоположных направлениях и способны мешать друг другу. Две функции взаимно накладываются и в местах наложения могут влиять друг на друга. Я называю это явление рефлексивностью. Для рефлексивных ситуаций характерно отсутствие соответствия между представлениями участников и действительным положением дел. Возьмите, например, фондовую биржу. Люди там продают и покупают акции, основываясь на своем прогнозе будущих цен, а сами эти цены зависят от ожиданий инвесторов. Ожидания не могут рассматриваться как знание. Важно понимать, что рефлексивная ситуация вносит неопределенность и непредсказуемость не только в представления (с. 34) участников о мире, но и в действительность, с которой они сталкиваются.
Общепринятая экономическая теория исходит из презумпции рационального поведения. Это допущение позволяет экономистам определять равновесную цену. Но бывают ситуации, далекие от равновесия. Это применимо также к ситуациям политической и общественной жизни. Я посвятил себя теоретическому и практическому изучению условий, далеких от равновесия. Впервые я столкнулся с ними подростком, когда в 1944 г. фашистская Германия оккупировала Венгрию и я сам как еврей был бы уничтожен, если бы отец не достал мне поддельные документы. Что может быть дальше от нормы?
Затем я на практике познакомился с советским режимом, со всеми его причудами и перегибами. Позднее (с. 35) я покинул Венгрию и поступил в Лондонский институт экономики. Там я увлекся философией Карла Поппера, которая помогла мне сформировать собственные взгляды на окружающий мир. В качестве благотворителя я участвовал в крушении советской империи - типичному процессу, далекому от равновесия (см. его книгу: "Советская система: к открытому обществу", - МБЗ).
Современные взгляды на действительность, знание и истину сформировались по преимуществу в эпоху Просвещения. В ту пору знания человечества о силах природы и его власть над этими силами были сравнительно невелики, но перспективы (с. 36) научного метода, который как раз тогда начал давать ощутимые результаты, казались беспредельными (с. 37). Традиция рассматривать действительность как независимую данность глубоко укоренилась в нашем мировоззрении.
Возьмем, например, классическую экономическую теорию, основанную на предположении о рациональном поведении. При зарождении она исходила из весьма плодотворного для науки 19 века допущения о том, что совершенное знание возможно. Для определения равновесной цены, при которой достигается баланс спроса и предложения, требовалось исходить из того, что люди знают собственные предпочтения и осведомлены о всех имеющихся у них возможностях. Взаимная независимость (с. 38) предпочтений и возможностей считалась самоочевидной (с. 39).
К нынешнему времени мы уже более двух столетий прожили в эпоху Просвещения (она продолжается, - МБЗ), и чем дальше, тем очевидней становилась для нас ограниченность человеческого разума. Пора признать, что наше понимание действительности внутренне несовершенно и наши решения обязаны приводить к непредвиденным последствиям. Эпоха разума должна смениться эпохой ошибок, Это будет прогресс. Действительность (с. 40) есть, только она для нас недостижима. Нам еще предстоит научиться справляться с потенциальной ошибочностью собственных суждений.
Я сформулировал логически связное и внутренне непротиворечивое мировоззрение, основанное на дух принципах - рефлективности и потенциальной ошибочности. Им я руководствовался и на финансовом рынке и в своей благотворительной деятельности (с. 41).
Поппер утверждал, что идеологии нацистов и коммунистов имеют между собой нечто общее - обе они претендуют на обладание истиной в последней инстанции. Поскольку на самом деле такая истина недостижима, обе идеологии неизбежно должны были базироваться на пристрастной и искаженной интерпретации действительности. Как следствие, их можно было навязать обществу только репрессивными методами (с. 42). Поппер сопоставил с этими идеологиями иной принцип социальной организации, основанный на признании того, что претензия на обладание окончательной истиной не могут быть законными. Он назвал данный принцип открытым обществом и выдвигал его в качестве предпочтительного по сравнению с жесткой системой. Открытое общество должно постоянно переопределяться теми, кто в нем живет, иначе оно может превратиться в жесткую систему.
Идея открытого общества, очевидно, тесно связана с идеей демократии, но она относится не к политике, а к гносеологии. Люди склонны использовать свою власть в собственных, а не в общественных интересах. Один из способов защиты общественных интересов состоит в разделении властей. Это стало краеугольным камнем конституции Соединенных Штатов. Америка представляет собой открытое общество, не до конца осознавшее собственную идею. Принципы открытого общества должны многому нас обучить (с. 43).
Поппер был сторонником так называемой доктрины о единстве научного метода, согласно которой для изучения общественных отношений и явлений природы применимы одни и те же методы и критерии (с. 44). Но это не так, особенно на финансовых рынках (с. 45) (с. 46-49). Рефлективность действует и в обычной жизни, но там её проявления труднее анализировать и прогнозировать, чем на финансовых рынках. Она не отклонение, а сама норма (с. 50). Невозможно создать неискаженную картину действительности. Дело в том, что пропускная способность канала, по которому поступает информация, превышает миллион, а сознание работает с пропускной способностью порядка сорока. Как показывают эксперименты, обработка занимает примерно полсекунды; тем самым сознание отстает на такое время от действительности.
Сознание - сравнительно новая способность мозга животного. Оно далеко не бестелесно и глубоко внедрено в более примитивные функции мозга. Связь между разумом и мозгом животного можно видеть в языке, с помощью которого формулируем свои аргументы. Еще когда когнитология только формировалась как наука, было открыто, что не бывает разума без эмоций (с. 51). В политике, например, выгоднее воздействовать на эмоции, чем на разум. Примером может служить лозунг "No Child Left Behind!" - программа по совершенствованию школьного обучения.
Я называю разделение мышления и действительности плодотворным заблуждением. История дает нам массу подобных примеров. о моему убеждению, плодотворные заблуждения составляют фундамент всех культур. Они плодотворны, так как расцветают и дают положительные результаты до того, как обнаруживаются их недостатки: они являются заблуждениями, так как наше понимание действительности изначально несовершенно.
Поскольку людям свойственно ошибаться, общественные установления не могут опираться только на знание и разум; они должны включать собранные воедино предпочтения членов (с. 52) общества. Совокупность этих предпочтений обычно называется "культурой". На этом основании я и утверждаю, что все культуры построены на плодотворных заблуждениях. В моей книге "Советская система: к открытому обществу" в рамках модели "бум - спад" анализируются взлет и падение советского коммунизма. У теории рефлексивности Сороса есть одна отличительная черта - отсутствие претензии на однозначные объяснения или предсказания.
Ситуации, далекие от равновесия сыграли важную роль в моей жизни (с. 53). Отец Сороса бежал из русского плена. Он убедил Джорджа, что бывают времена, когда нормальные правила неприменимы и попытка им следовать может тебя погубить. Когда в марте 1944 года нацисты оккупировали Венгрию, отец добыл фальшивые документы и устроил так, чтобы по ним можно было жить, причем сделал это не только для своей семьи, но и для многих других (с. 54).
Во время советской оккупации наше положение начало ухудшаться. Однажды отец спросил Джорджа: "Куда бы ты хотел отправиться?" Джордж ответил: "Или в Москву узнать о коммунизме, или в Лондон, потому что там Би-би-си" (с. 55). В сентябре 1947 года Сорос прибыл в Англию.

Принцип человеческой неопределенности.
Преследования при нацистах, советская оккупация, жизнь без гроша в Лондоне - все это ситуации, далекие от равновесия. Расхождение между восприятием и действительностью иногда способно стать пропастью. Я увлекся изучением этих расхождений. Я пришел к рассмотрению заблуждений и иных ошибочных представлений как одного из факторов, определяющих ход истории (с. 56).
Рефлексивность привносит элемент неопределимости или неопределенности в мышление участников ситуации и в саму ситуацию. Принцип человеческой неопределенности создает препятствие, мешающее научному изучению поведения людей.

Ревизия попперовской модели научного метода.
Поппер сконструировал изящную, простую и элегантную модель научного метода, состоящую из трех элементов и трех операций. Три элемента - это начальные условия, конечные условия и универсальные обобщения, или научные законы. Соединяя научные законы с начальными условиями, получаем предсказание, с конечными - объяснение. В этом смысле предсказания и объяснения симметричны. Но в такой системе не хватает проверки законов. Учение о ней было особым вкладом Поппера в наше понимание научного метода. Согласно Попперу, научные законы не могут быть подтверждены - только опровергнуты. Именно здесь включается проверка. Законы проверяются путем соединения в пары начальных и конечных условий. Если пара не удовлетворяет обсуждаемому научному закону, он опровергнут. Одного несоответствия бывает достаточно, чтобы обобщение потеряло свой универсальный характер, но никакого количества соответствий не достаточно, чтобы его подтвердить, исключив любые сомнения. В этом смысле между подтверждением и опровержением существует (с. 57) асимметрия. Симметрия между прогнозами и объяснениями и асимметрия между подтверждением и опровержением - две главные особенности попперовской модели.
На мой взгляд, утверждение Поппера о том, что научный закон нельзя подтвердить, является его крупнейшим взглядом в философию. С помощью этого подхода решается неразрешимая другими способами проблема дедукции. Предложенный Поппером метод снимает необходимость в уверенности. Проверка при этом в науке играет роль основы для критического процесса, позволяющего науке развиваться и обновляться. Я расхожусь с Поппером только по одному вопросу. Я полагаю, что принцип, названный мною принципом человеческой неопределенности, создает для общественных наук специфическое препятствие, вбивая таким образом клин между ними и естественными науками (с. 58).
Основа открытого общества - признание того, что никто не обладает истиной в конечной инстанции. Имеет место принципиальное несовершенство, принципиальная ошибочность нашего понимания мира. Согласно Попперу, мы можем ошибаться, я же принимаю как рабочую гипотезу то, что мы непременно ошибемся. Я называю это постулатом о радикальной ошибочности (с. 59).
Принцип Питера - компетентные сотрудники продвигаются по службе до тех пор, пока не достигнут уровня некомпетентности. В экономической теории понятие равновесия используется так же, как в ньютоновской физике. И Зигмунд Фрейд, и Карл Маркс - каждый в своей области - утверждали, что их теории определяют ход событий, так как являются научными. В то время считалось, что научные законы должны быть детерминистскими. Поппер успешно разоблачил их, в особенности Маркса, показав, что соответствующие теории не поддаются проверке по его схеме и, следовательно, не являются научными (с. 60). Но неверные представления можно исправлять. Например, я рассматриваю войну с террором как неверное представление или ложную метафору, отвратительно влияющую на Америку и на весь мир.
Идея о радикальной ошибочности учит нас искать изъян в любом построении, будь то теория или общественное установление, но это не должно мешать нашим попыткам исправить положение (с. 61). Постулат о радикальной ошибочности и представление о плодотворных заблуждениях специфичны для моего образа мыслей. Мое глубочайшее убеждение - что истину необходимо искать с помощью критического процесса (необходимость критического мышления как признак высокой культуры, - МБЗ). Известно, что научная теория представляет ценность, только если она верна. В политике и других сферах общественной жизни дела обстоят иначе, и ложные идеи могут оказаться господствующими. Что тогда (с. 62) важнее - искать истину или доминировать?
Человек, которым я восхищаюсь больше всего, - это русский ученый-ядерщик Андрей Сахаров, который отстаивал истину, даже если страдал за это. Мне хотелось бы подражать ему, но я не обладаю его силой характера.

Проблема смерти.
Идея смерти просто-напросто неприемлема для человеческого сознания, поскольку означает уничтожение этого сознания. Смерть делает несущественными все наши идеи, включая осознание действительности и самих себя. Она - анафема, то, о чем невозможно даже размышлять. Но открытие фундаментального расхождения между нашим мировоззрением и самим миром представляет проблему в новом свете. Идея смерти - не то же, что факт смерти. Идея смерти - это отрицание сознания, а факт смерти - не отрицание жизни, а её естественное завершение. Если смерть приходит тогда, когда все страсти уже улеглись, она не должна страшить. Но, хотя я счел эту интерпретацию смерти интеллектуально удовлетворительной, мысль о том, что я умру, по-прежнему для меня тягостна, поскольку ещё не все мои страсти улеглись. Интересно, находят ли другие эту мою точку зрения столь же интеллектуально удовлетворительной, сколь и я (с. 64).

Глава 2. Что такое открытое общество.
Для того, кто жил в закрытом обществе, смысл термина "открытое общество" очевиден. Это свобода и отсутствие репрессий. США - открытое общество, но американцы плохо понимают эту идею и ещё меньше привержены ей. Идея открытого общества далеко не проста. Она основана на признании несовершенства нашего понимания.
Фашизм, национал-социализм и коммунизм - идеологии, которые произвели глубочайшее впечатление на меня. Все эти идеологии претендуют на единственно верную интерпретацию действительности. Все они навязываются обществу только силой. А репрессии приводят к установлению закрытого общества (с. 65). Но ни одной группе не должно быть позволено навязывать свои взгляды всем остальным. Поппер назвал это открытым обществом - таким, где людям с разными взглядами могут жить в мире. В открытом обществе индивиды пользуются максимально возможной свободой, совместимой со свободой других. Все необходимые ограничения устанавливаются правовыми нормами.
Термин "открытое общество" впервые использовал французский философ Анри Бергсон в книге "Два источника морали и религии", изданной в 1932 году. Он считал, что мораль и религия могут быть основаны либо на племенной идентификации, либо на осознании своей общечеловеческой сущности. Ветхий Завет является примером первого, Новый Завет - второго. Племенная мораль породила закрытое общество, которое дает членам племени права и накладывает на них обязанности, а чужаков подвергает дискриминации; общечеловеческая мораль приводит к открытому обществу, где за каждым, независимо от племенной, этнической или религиозной принадлежности, признаются определенные основополагающие права человека.
Поппер развил мысль Бергсона дальше, обратив внимание на то, что универсальные идеологии, такие как коммунизм, тоже могут представлять угрозу для открытого общества, если претендуют на обладание неопровержимой истиной и подвергают дискриминации тех, кто с этим не согласен. Главным доводом в пользу открытого общества у него служило наше принципиально несовершенное понимание действительности, или свойство ошибаться (с. 66). Понятие открытого общества с самого начала противопоставлялось и фашизму и коммунизму, и мне пришлось пострадать под властью обоих.
Открытое общество признает наше право ошибаться, закрытое - отрицает. Модель открытого общества по Соросу построена на концепции изменений. При этом к изменениям относятся только те события, которых нельзя было ожидать при господствующем уровне знаний. В закрытом обществе, построенном на отсутствии изменений, разум имеет дело лишь (с. 67) с одной совокупностью условий - той, которая существует на данный момент. Здесь нет необходимости различать мышление и действительность; для абстрактного мышления отсутствует почва. У традиционного типа мышления только одна задача - принимать все таким как есть. Эта величайшая простота дорого обходится: порождаемые ею представления подчас полностью оторваны от действительности. Такое общество Сорос называет "органическим": в нем индивиды представляют собой как бы части социального "тела". Сегодня вариант "органического" общества абсолютно неприемлем.
Изменения (социальные мутации, - МБЗ) порождают определенность, которую можно принимать или отрицать. Первое ведет к критическому мышлению и открытому обществу, второе к догматическому мышлению и закрытому обществу. В меняющемся мире люди встречаются с бесконечным количеством возможностей. Выбор между ними - главная функция критического мышления. Основное преимущество критического процесса состоит в том, что оно позволяет понять действительность лучше, чем было бы возможно при традиционном или догматическом способах мышления. Основной недостаток - в неспособности удовлетворить наше стремление к определенности (с. 68).
Люди постоянно скатываются к догматическому мышлению, во многом противоположному критическому. Догматическое мышление создает лишь иллюзию определенности, то есть искажает действительность. открытое общество признает и принимает неопределенность, присущую действительности. К сожалению, рынки несовершенны: они не гарантируют размещения ресурсов. Рынки не предназначены для того, чтобы заботиться об общественных нуждах, таких как соблюдение закона и поддержание порядка, защита окружающей среды, обеспечение социальной справедливости, а также стабильности и здоровой конкуренции на самих рынках (что не совпадает с интересами отдельных участников). Удовлетворение этих потребностей относится к сфере политики.
Политическая система, соответствующая открытому обществу, - демократия, где народ пользуется свободой выбрать - и поменять - правительство. В сравнении с другими формами правления демократия дает больше шансов избежать прискорбных ошибок. Таким образом, открытое общество позволяет людям существовать в условиях неопределенности и обеспечивает максимальную степень индивидуальной свободы, совместимую с удовлетворением общественных потребностей. В особенности оно настаивает на свободе мысли и слова (с. 69).
Основная проблема людей, живущих в открытом обществе, - откуда взять ценности, необходимые для того, чтобы сделать правильный выбор? Недавние исследования в области когнитологии показали, что процесс принятия решения имеет определенное сходство со зрением. Точно так же, как одни предметы воспринимаются центральным зрением и их изображения передаются в сознание отчетливо, а другие - периферическим, так что картина получается размытой и воспринимается избирательно, одни решения принимаются сознательно, а другие - инстинктивно.
Индивиды - наиболее слабые элементы общества, их жизнь короче, чем время существования большинства зависящих от них социальных институтов. Отдельные люди сами по себе - слишком зыбкий фундамент для ценностей, поддерживающих структуру, которая должна их пережить. И все же такая система ценностей необходима, чтобы общество могло устоять.
Свобода порождает творческую активность, и для открытых обществ характерны выдающиеся достижения в области искусства, науки и техники, стимулирование интеллектуальной деятельности. высший уровень (с. 70) жизни. Однако, успех не гарантирован. поскольку он зависит от творческой активности членов общества.
Догматический способ мышления заключается в установлении главенства некой доктрины, источник которой считается отличным от индивида. Согласующиеся с ней взгляды допускаются, противоречащие ему - отвергаются. Закрытые общества стремятся к жесткому контролю слова, мысли и прибегают к различным формам репрессий, чтобы навязать гражданам свою версию общественных интересов, которые ставятся выше личных. На практике этот интерес отражает приоритеты правителей, которым господствующая система выгодна как классу. По определению правители составляют правящий класс, то есть закрытое общество основано на классовой эксплуатации.
Правители в авторитарном обществе часто лгут и применяют разные виды насилия, создают и внушают людям картину мира, не имеющую ничего общего с действительностью. По мере роста насилия, применяемого для поддержания догмы, пытливому уму все труднее удовлетворить свои (с. 71) потребности. Когда господство догмы в конце концов рушится, люди чувствуют, что освободились от чудовищного гнёта. перед ними открываются новые широкие горизонты, а изобилие возможностей порождает надежды, энтузиазм и всплеск интеллектуальной активности. Открытое общество представляет себя как альтернативу.
исторические исследования показывают, что органическое общество и традиционный тип мышления предшествуют закрытому обществу и догматическому типу мышления (с. 72) (с. 73).
Я создал фонд "Открытое общество", с помощью которого начал поддерживать диссидентов в странах Восточной Европы, включая движения "Хартия 77" в Чехословакии, "Солидарность" в Польше и еврейских отказников в Советском Союзе (с. 74). Фонд выдавал небольшие гранты для поддержки самых разных общественных инициатив, развивавшихся независимо от господствующего партийно-государственного механизма, старясь избегать программ, которые могли бы вызвать подозрение идеологических работников. Идея заключалась в разрушении партийно-государственной монополии: лживость господствующей партийной догмы должна была стать очевидной при наличии альтернативы. Это сработало (с. 75).
В 1987 году я учредил фонды в Польше, Советском Союзе и Китае. Первые два оказались успешными, третий - нет. В СССР я сделал это после того. как в декабре 1986 года Михаил Горбачев лично позвонил Андрею Сахарову, находившемуся в то время в ссылке в Горьком, и сказал ему: "Возвращайтесь и приступайте к своей патриотической деятельности". (Позднее Сахаров рассказал мне, что телефон пришлось установить накануне вечером специально для этого случая). Если бы все происходило как обычно, Сахарова выслали бы за границу. Я прибыл в Москву туристом в начале 1987 года и в итоге основал фонд по венгерской модели, с Советским фондом культуры в качестве партнера. Это была новая организация, и ей покровительствовала Раиса Горбачева. Наше совместное предприятие получило название "Культурная инициатива". Я надеялся, что Сахаров станет моим личным представителем, но он отказался со словами: "Ваши деньги пойдут на то, чтобы наполнить сундуки КГБ" (с. 76).
По ходу распада советской империи я продолжал создавать фонды и в других странах. К 1991 году их сеть охватила более двух десятков стран. Во всех странах люди прекрасно понимали без всяких объяснений, что открытое общество - это прямая противоположность закрытому обществу, от которого они хотели освободиться. Это был революционный период. В Советском Союзе мы начали работать на два года раньше, чем другие фонды (с. 77), Именно здесь надо было совершить переход от тоталитарного общества к открытому. Российский парламент враждебно относился ко всей этой деятельности, но за неё энергично вступились ученые. Впоследствии Дума приняла благодарственное постановление (с. 78).
Уже в 1988 году я предложил создать в Советском Союзе рыночно-ориентированный открытый сектор, который был бы встроен в систему централизованной плановой экономики. Но выяснилось, что плановая экономика тогдашнего СССР слишком слаба, чтобы вырастить рыночный сектор. В Польше я отстаивал и затем поддерживал план стремительного перехода к рыночной экономике, который был введен в действие 1 января 1990 г. (с. 79).
В президентство Бориса Ельцина я оказался непосред¬ственно вовлечен в дела российского государства, в частности, с близкого расстояния наблюдал за печально знаменитыми залоговыми аукционами, хотя и не принимал в них учас¬тия. Правда, я участвовал в первом аукционе, в результате которого государство получило живые деньги, — это была приватизация «Связьинвеста», государственной телефонной компании. Я поступил таким образом, считая, что период грабительского капитализма заканчивается и страна выхо¬дит на путь нормального развития. Но это была ошибка, и приобретение акций компании оказалось наихудшим капиталовложением за всю мою карьеру. Капиталисты-грабители перессорились и повели беспощадную борьбу друг с другом. Злоупотребления и коррупция, которые я наблюдал, превос¬ходят всякое воображение.
В закрытом обществе господствующая догма далека от действительности, но система сохраняет жизнеспособ¬ность, пока есть способ подправить догму при слишком (с. 80) сильном расхождении с реальным положением дел. То¬талитарному режиму необходим диктатор. Сталин превосходно справлялся с этой ролью. Он насаждал догму, а при необходимости и менял её. При нем система достиг¬ла наибольшего расцвета и идеологически, и территори¬ально. Вряд ли было что-то в жизни системы, на что бы не распространялось его влияние. Даже генетика подчи¬нялась сталинской доктрине. Конечно, с каждой наукой были свои сложности, но по крайней мере ученых-то уж можно было выдрессировать и запереть по институтам Академии наук, не пускать их преподавать, ограничивая тем самым их общение с молодежью. Конечно, система держалась в основном на терроре, но идеологический флер успешно маскировал насилие и страх.
То, что система пережила Сталина на тридцать пять лет, является, несомненно, подтверждением его гения. За все эти тридцать пять лет только раз едва-едва про¬блеснул коротенький лучик надежды, когда Хрущев раскрыл некоторую часть правды о Сталине и сталинизме в своем докладе на XX съезде КПСС. Однако иерархические структуры власти быстро регенерировали. Это было вре¬мя, когда доктрина поддерживалась административными методами без малейшей веры в её истинность или ценность. Пока сам диктатор был жив и находился у кормила власти, система обладала хоть какой-то маневренностью: по его капризу партийная линия менялась на противо¬положную, причем предыдущая беспощадно выжигалась. Со смертью Сталина эта гибкость была утеряна, и система закоснела в предписанном ей теоретической моделью состоянии. С этого момента начался тогда ещё незримый процесс распада. Каждая организация стре¬милась к тому, чтобы улучшить собственное положение. Но поскольку ни одна не обладала самостоятельностью, они были вынуждены перейти на отношения элементар¬ного натурального обмена, чтобы выжить, менять всё, что могли, на то, что им было нужно. Постепенно эта хитрая система отношений обмена, между предприяти¬ями и организациями вытеснила центральное планиро¬вание и контроль, которые при диктаторе так или иначе (с. 81) работали. Более того, выработалась неформальная систе¬ма экономических отношений, которая затыкала дыры, оставляемые официальной системой. Неадекватность системы становилась все более очевидной — назревала необходимость реформ.
Следовательно, утверждал я, Советский Союз находится в состоянии полного распада. Затронуты все аспекты системы: идеология, нравственность, правительство, экономика и тер¬риториальная империя. Пока система была цела, все эти эле¬менты взаимодействовали, а теперь, когда она начала развали¬ваться, каждый распадался по-своему и со своей скоростью, но события в одной области, как правило, усиливали процессы, происходившие в других. На основании данного анализа я обрисовал вытекающую из него картину будущего хаоса (с. 82).
Незадолго до августовс¬кого путча 1991 г., фактически приведшего к смещению Горба¬чева, мне для восстановления контроля над фондом пришлось устроить в нем собственный путч. К сожалению, помогавшие мне в этом сотрудники сами вскоре вышли из-под контроля, и я был вынужден организовать второй путч и устранить их. Из-за этих событий мы упустили много драгоценного времени в критический момент российской истории.
Открытое общество — более сложная и развитая форма социальной организации, чем закрытое. Закрытому обществу требуется только одна интерпретация действительности — та, которая воплощена в партийно-государственной догме. В открытом обществе каждый гражданин должен самостоя¬тельно сформировать собственное мировоззрение, поэтому нужны институты, обеспечивающие мирное сосуществова¬ние людей с разными взглядами и интересами. Задача пере¬хода столь грандиозна, что ее невозможно выполнить за один шаг без поддержки извне. Это понимание заставило меня по¬святить такой поддержке все силы и направить все ресурсы на ее оказание как раз потому, что мою точку зрения разде¬ляли немногие. К сожалению, западные страны оказались не на высоте положения. В результате в большей части бывшего Советского Союза переход так и не состоялся (с. 83).
Если ранее я рассматривал открытое и закрытое общество как альтернативы, то теперь понял, что падение закрытого общества не приводит автома¬тически к установлению открытого: оно может повлечь про¬должение распада, за которым последует некое восстановле¬ние или стабилизация. Таким образом, простой дихотомии открытое — закрытое общество недостаточно. Открытому обществу угрожают не только догматические идеологии и тоталитарные режимы, но и крушения обществ или государственных систем. Результатом падения закрытого общества может стать не формирование открытого общества, а дальнейшая дезинтеграция. Следова¬тельно, открытое и закрытое общество — не две альтернати¬вы и угроза для открытого общества исходит с двух сторон: как от чрезмерной свободы и слабости государства, так и от догматических идеологий с авторитарными и тоталитарны¬ми режимами всех мастей. Таким образом, в пересмотренной схеме открытое общество выступает как «золотая середина», для которой опасны любые крайности. Это построение хорошо вписывается в модифицирован¬ную теорию бума — спада, которую я применил для объяснения подъема и падения советской системы. Открытое общество находится в состоянии, близком к равновесию, между статическим неравновесием закрытого общества и ди-намическим неравновесием хаоса и неразберихи (с. 84). Эту трехчленную классификацию — статическое нерав¬новесие, состояние, близкое к равновесию, и динамическое неравновесие — можно сравнить с агрегатными состояниями воды — твердым, жидким и газообразным: закрытое обще¬ство является застывшим, открытое — текучим, революци-онное — хаотическим. Аналогия, конечно, довольно далекая, зато она наглядна. Трехчленная классификация сложнее ди¬хотомии, но учитывает уроки, которые преподал нам распад советской системы (с. 85). «Открытое общество» открыто и изнутри, в нем есть свобода мысли и социальная мобильность (с. 86).
Меня беспокоит ситуация не только в Соединенных Шта¬тах, но и во всем мире. Сегодня США — доминирующая сила. Они определяют повестку дня, а все остальные страны долж¬ны отвечать на поставленные вопросы. Но администрация США ставит не те вопросы. Из-за обилия разных тем трудно определить, в чем именно неверна повестка, но она, очевидно, толкает человечество в ложном направлении. Одна из глав¬ных тем — выживание наиболее приспособленных, причем их должна определить конкуренция, а не сотрудничество. Но это ложный подход: наш глобализованный мир — вовсе не джунгли, управляемые голой силой. В нем есть определенный порядок, и то, как он работает, во многом зависит от поведе¬ния доминирующей силы.
Глобализация усиливает взаимозависимость стран. Только расширив сотрудничество, человечество сможет совладать с проблемами, которые стоят перед ним сегодня. Как показал дорого стоивший нам иракский урок, Соединенные Штаты не всесильны, но без их руководства или хотя бы активного участия в рамках международного сотрудничества многого не добиться. Это накладывает на США особые обязательства (с. 87).
Мы должны проявить искреннюю озабоченность благопо¬лучием мира в целом. Остальной мир не имеет права голоса в Конгрессе, но его судьба решается именно в Вашингтоне. В этом отношении нынешняя ситуация напоминает времена, когда Америка была британской колонией и платила налоги, но не имела представителей в парламенте. Сегодня Соеди¬ненные Штаты обладают имперской мощью, и на них лежит уникальная ответственность за будущее мира. Мы не можем из¬бежать вопросов глобального управления (с. 88).

Часть II. Текущий момент истории. (с. 89-90)
Глава 3. Что не так с Америкой: Мое участие в событиях.
Мои фонды активно начали работать в США в начале 1990-х гг. К тому времени распад советской системы вошел в некое русло, и хаос начал упорядочиваться. Кроме того, я распространил деятель¬ность фондов на другие части света, прежде всего на Африку; Соединенные Штаты тоже не были забыты. Таким образом, сеть стала поистине всемирной.
Открытое общество — это несовершенное общество, под-держивающее себя в состоянии открытости для усовершен¬ствования. Применив данное определение, я сумел выявить несколько недостатков американского общества, по поводу которых можно было что-то предпринять, в частности отме¬тил две неразрешимые проблемы — смерти и наркотиков. Тогдашние попытки с ними справиться только усугубляли положение, и они были среди первых вопросов, которыми занялся мой американский фонд (с. 91).
По вопросу о наркомании я занял следующую позицию: это неразрешимая проблема, а борьба с наркотиками её усу¬губляет. В существующем варианте борьба с наркотиками приносит больше вреда, чем пользы, а зна¬чит, нужно исследовать пути снижения вреда от наркомании (с. 92). В конце 1990-х я сделал самый крупный частный взнос на программы обмена игл с целью воспрепятствовать распространению ВИЧ-инфекции. Вместе с другими я финансировал также кампанию за проведение за¬конов, которые бы легализовали применение марихуаны в ме¬дицинских целях, предусматривали лечение, а не заключение в тюрьму за хранение наркотиков, ограничивали права поли¬ции и прокуратуры по конфискации.
Я обнаружил, что открытому обществу в Соединен¬ных Штатах угрожает еще одна тенденция — превращение деятельности, традиционно рассматривавшейся как про¬фессиональная, в разновидность бизнеса. Это относится (с. 93) к юриспруденции, медицине и, конечно же, политике. Если профессия становится бизнесом, ориентированным на при¬быль, профессиональные стандарты оказываются под угро¬зой, что, в свою очередь, усиливает характерный для откры¬тых обществ дефицит ценностей. Важность этого вопроса вытекала непосредственно из моей концептуальной схемы, и я инициировал проекты, касающиеся юриспруденции и медицины как профессий. Однако отсутствие уважения к профессиональным ценнос¬тям сейчас стало еще более явным, чем тогда, когда мы начинали эти проекты, и распространилось с профессиональной деятель¬ности на научную и академическую сферу. Права на интеллек-туальную собственность превратили мысль в собственность. Научные исследования проводятся не ради знания как такового, а в целях обогащения, и университеты перестают осознавать себя самодостаточными единицами. Погоня за правами на интеллектуальную собственность мешает поискам истины.
Еще хуже то, что и университеты, и наука подвергаются идеологически мотивированным атакам. В науке креацио¬нисты, воспользовавшись терпимостью к альтернативным взглядам, требуют для своих теорий «равных возможностей»; в университетах группа, придерживающаяся правых взглядов, старается сыграть на борьбе за расовый и тендерный баланс, агитируя еще и за политическое многообразие, т.е. фактичес¬ки за учет при найме преподавателей их партийной прина¬длежности. Университетам трудно этому воспротивиться, по¬скольку расовые и тендерные квоты мешают последовательно отстаивать принцип найма исключительно по достоинству.
Таким образом, политика, как и бизнес, вторгается в сфе¬ры, где ей совершенно не место. Обе тенденции угрожают от¬крытому обществу и ставят перед фондом новую задачу (с. 94). Хотя мой фонд и занимался некоторыми недостатками американского общества, я считал, что в целом демократия в Америке прочна и ей ничто не угрожает. Партии и политика меня не очень интересовали, хотя я, естественно, склонялся на сторону демократов (с. 95). Президент Буш заявил, что 11 сентября всё изменило, и это было самоисполняющееся пророчество. Объявив войну террориз¬му, Буш наложил временный запрет на критическое мышле¬ние, которое составляет основу открытого общества. Критика президентской политики осуждалась как непатриотическая. Конгресс спешно принял закон, предоставив¬ший президенту право использовать силу. Следующим шагом Буша было вторжение в Ирак под лживым предлогом. Когда самая мощная на земле держава прибегает к извращению ис¬тины, игнорирует мировое общественное мнение и нарушает международное право, мировой порядок в опасности.
Такое развитие событий было для меня неожиданным. Кто мог подумать, что Соединенные Штаты, которые я привык считать главным защитником демократии и открытым об¬ществом, могут превратиться в угрозу мировому порядку? Занимаясь продвижением идей открытого общества за рубе¬жом, я считал своим долгом делать то же и у себя дома, о чем написал в книге «Мыльный пузырь американского превос¬ходства». Затем я начал думать о способах подкрепить слова делом и направил на устранение президента Буша из Белого дома столько же усилий, сколько раньше прилагал, чтобы помочь государствам бывшей советской империи совершить переход от закрытого общества к открытому (с. 96). Но американский электорат поддержал политику Буша, и больше нельзя было возлагать всю вину на администрацию прези¬дента. Следовало посмотреть в лицо фактам и спросить себя: что не так с Америкой? Что не так с нами? Вот в чем вопрос, который я собираюсь здесь рассмотреть (с. 97).
Выяснение того, что же не так с сегодняшней Америкой, нужно начинать с обращения к модели открытого общества в моей концептуальной схеме. Она строилась как абстрактная и вне¬временная. В модели делался акцент на неопределенности, свойственной критическому мышлению, и отмечалось, что индивидуум — слабая тростинка — должен служить основой для обществен¬ных ценностей. Если страх, неопределенность и характерный для открытого общества дефицит целей станут непосильной ношей, то харизматический лидер, предлагающий догмати¬ческое мышление, может показаться спасением.
Именно такую модель я имел в виду, когда писал «Мыль¬ный пузырь американского превосходства». Там я доказывал, что администрация Буша использовала нападение террори¬стов 11 сентября для того, чтобы водворить в общественном сознании страх и обеспечить некритическое восприятие политики, угрожающей открытому обществу в Америке, а также миру и стабильности во всем мире (с. 98). Война с террором позволила президенту сосредоточить в своих ру¬ках неограниченную исполнительную власть и втянуть нацию в непродуманную и неудачную авантюру, подрывающую то самое американское превосходство, для укрепления которого она, казалось бы, была задумана. Последующие события подтвердили мои выводы.
Соединенные Штаты — действующая демократия с незави¬симой юридической системой и строго соблюдаемыми пра¬вовыми нормами, нацистская Германия и Советский Союз (с. 99) были тоталитарными диктатурами. Но и в США произошел подъем религиозного фундаментализма, который до недавнего времени находился на периферий политической жизни. Администрация Буша, точно так же, как в свое время нацистский и коммунистический режимы, проводила политику нагнетания страха. Разрушение башен-близнецов сыграло в США ту же роль, что поджог Рейхстага в Германии и убийство Кирова в СССР. Я не присоединяюсь ни к одной из теорий заговора: допустим, все это события внешнего происхождения. Во всех трех случаях правительства использова¬ли произошедшее в своих целях. Теракты 11 сентября были неизмеримо страшнее двух других событий и вызвали самое тяжелое потрясение.
Наконец, и в нацистской Германии, и в СССР, и в нынеш¬ней Америке доминирующая политическая сила возникла вне парламентской системы, а затем захватила власть. В России это произошло в результате революции. В Веймарской рес¬публике нацисты создали политическую партию и пришли к власти конституционным путем. В Соединенных Штатах консервативное
В Соединенных Штатах с их глубокими демократическими традициями символическое зна¬чение Государства даже больше, чем оно было в Германии или Советском Союзе. Но на этом сходство заканчивается. Захва¬тив исполнительную власть, нацисты и русские коммунисты установили тоталитарные диктатуры. В Соединенных Штатах все иначе — здесь, как и прежде, действуют правовые нормы и работают традиционные демократические институты. Наконец, наблюдается сходство и в методах пропаганды. В действительности администрация Буша сумела еще усовершенствовать пропагандистскую технику нацистов и комму¬нистов за счет новейших достижений рекламы и маркетинга. Манипулирование мнением и поведением людей сегодня ведется на научной основе. Как уже говорилось, в последние годы когнитология продвинулась далеко вперед в понимании того, как функционирует человеческий мозг. В частности, выяснилось, что на людей легче влиять не с помощью ра¬циональных доводов, а путем воздействия на их эмоции, — но так, чтобы сам факт воздействия не привлекал внимания. Администрация Буша настолько успешно пользуется оруэл-ловским новоязом, что становится жутко. Каждый раз, когда я улавливаю в чьей-нибудь речи следы этого новояза, у меня возникает аллергическая реакция. Но с обычными американ¬цами ничего подобного не происходит. Почему? Неужели они совсем не чувствуют фальши? (с. 101)
В связи с этим возникает и еще один вопрос, который беспокоит меня не меньше. В романе Оруэлла «1984» Ми¬нистерство правды полностью контролирует все средства массовой информации. В сегодняшней Америке пропаган¬дистская машина правых не обладает подобной монополией, и все же она сумела на удивление успешно навязать публике свою интерпретацию событий. Каким образом? Это почти так же странно, как если бы народ громко требовал, чтобы его обманули.
Три основные направления современной американской идеологии — это рыночный фундаментализм, религиоз¬ный фундаментализм и неоконсерватизм, т.е. отстаивание американского превосходства. Я определил их общую тему как социальный дарвинизм, согласно которому жизнь есть борьба за существование, где выживают наиболее приспособленные, — выживание обеспечивается не сотрудничеством, а соревнованием (с. 102). В США режим поддерживается различными группами, объединенны¬ми лишь стремлением к политической власти и влиянию (с. 103). У администрации Буша не было ясно очерченной идеологии. Таким образом, аналогия с нацистскими и коммунистическими режимами неверна. И все же имеется достаточно схожих осо¬бенностей, показывающих, что открытое общество Америки было в опасности. Она состояла в чрез¬мерном расширении полномочий исполнительной власти. Это было наиболее значимое сходство Америки с на¬цистским и коммунистическим режимами, хотя оно не сразу бросалось в глаза, поскольку ни в Германии, ни в России из¬начально не было того четкого разделения властей, какое есть в Соединенных Штатах (с. 104).
Безоговорочную поддержку американцами президента Буша после 11 сентября можно объяснить тем, что админист¬рация ловко сыграла на потрясении, испытанном гражданами. Но это слишком поверхностно. Истина перестала заботить американцев значительно раньше. Я объясняю это состязательностью, лежащей в основе политической и судебной сис¬тем США, а также постоянно обостряющейся конкуренцией во всех сферах экономической и общественной жизни. Ког¬да в 1996 г. я решил основать фонд в Соединенных Штатах, в качестве одного из недостатков американского общества, с которым предполагалось бороться, фигурировало излиш¬нее преклонение перед успехом — измеряемым деньгами, — в ущерб более существенным ценностям. Именно поэтому были запущены программы по повышению престижа меди¬цины и юриспруденции как профессий. В нашей юридической системе состязательный процесс призван служить установле¬нию истины, но если юристы-практики стремятся любой ценой (с. 105) добиться успеха, истина страдает. В обществе, где успех ценится вне зависимости от того, как он достигнут, ослаблена защитная реакция против обмана, лжи и всяческой недобросовестности. Граждане утрачивают иллюзии, перестают ожидать честности от своих лидеров и не удивляются, узнав, что их обманули.
Ничем не сдерживаемое стремление к успеху — зыбкая основа для общества. Стабильность требует основополага¬ющих ценностей, которых придерживаются независимо от того, выгодно ли такое поведение. Экономическая теория го¬ворит о том же: кривые предложения и спроса будут опреде¬лять равновесную цену только при условии их независимости друг от друга. Когда же единственным критерием становится успех, появляются широчайшие возможности для развития поначалу самоусиливающегося, а затем самоподавляющегося процесса по модели «бум — спад». Я уже объяснял, как это происходит на финансовых рынках, — в других сферах прин¬цип тот же. Успех порождает успех, и так продолжается до первой неудачи, после чего взаимосвязь начинает действовать в противоположном направлении. Вот почему нерассуждаю-щая погоня за успехом нестабильна по природе.
Некоторые из этих трудностей предсказывались в первич¬ной модели открытого общества, где я говорил и о нестабиль¬ности, и о дефиците истинных ценностей. Но один важный момент остался неучтенным: почему, собственно говоря, лю¬дей должна заботить истина? На том, что она имеет значение, построена вся концепция открытого общества: абсолютная истина недостижима, но, чем мы к ней ближе, тем лучше. Я допускал, что можно спорить о необходимости добиваться определенности, но стремление к истине представлялось мне само собой разумеющимся.
Теперь приходится поставить под вопрос и это исходное предположение. При изучении естественных явлений важность истины неоспорима. Чтобы использовать силы природы, не¬обходимо понимать, как они действуют, и знание действи¬тельности — непременное условие успеха. В человеческих (с. 106) взаимоотношениях успеха можно добиться упрощенным методом — не беспокоиться об истине, а непосредственно навязать свою волю окружающим. В таких условиях нельзя уже считать само собой разумеющимся, что истина имеет зна¬чение. Здесь заключена слабость концепции открытого об¬щества, слабость, которая до сих пор не была очевидна.
Как я указывал ранее, концепция открытого общества основана на гносеологических аргументах. Если бы действительность была независимой от нас и мы бы ею не манипулировали, стремление к истине и в самом деле было бы важнее обмана и самообмана. Согласно Платону, государством должен править царь-философ, а Поппер доказывал, что лучшее управление обеспечивается критическим процессом, поскольку ни один философ не в состоянии постичь абсолютную истину. Так он пришел к концепции открытого общества.
Однако в ситуации с мыслящими участниками действи¬тельность уже не независима от того, что о ней думают люди. Именно на это я пытался обратить внимание, говоря о реф¬лексивности. Мышление — часть действительности, которую мы стремимся понять. В результате наше понимание отстает от знания — ведь у нас нет независимого критерия, позволя¬ющего определить, истинно ли то или иное суждение. Но если так, зачем стремиться к недостижимой истине, когда можно манипулировать ею к своей выгоде? Вот в чем вопрос, кото¬рый я не догадывался задать, пока его не поставило передо мной переизбрание Буша. Сам я — неважно почему — горячо предан делу поиска истины, того же я ждал и от других. Но это было мое личное пристрастие, а не рациональное ожидание.
Теперь, когда вопрос задан, я могу привести рациональ¬ный аргумент в пользу того, что истина все же имеет значе¬ние. Он очень прост: мы можем, конечно, манипулировать действительностью, объявляя истиной то, что нам выгодно, — но результаты с большой вероятностью будут отличаться от ожидаемых. Чтобы свести расхождение к минимуму, мало ма¬нипулировать действительностью — нужно попытаться ее по¬нять. Действительность не во всем подчиняется нашей воле, и мы должны с этим считаться, если хотим преуспеть. Так что в конечном итоге истина и успех все же взаимосвязаны, только не так прямо, как в естественных науках (с. 107).
Напоминаю читателям, что данный аргумент основан на корреспонденткой теории истины: суждение истинно тогда и только тогда, когда оно соответствует фактам. Таким об¬разом, я использую термины «истина» и «действительность» как взаимозаменяемые, т.е. «считаться с истиной» для меня означает «считаться с действительностью». Истина у каждого своя: для исламских фундаменталистов это, например, Коран, а для религиозных фундаменталистов в США — может быть, креационизм или теория разумного творения. Я же, говоря, что истина имеет значение, превозношу достоинства лучшего понимания действительности. Надеюсь, это замечание сделает мой аргумент понятнее.
Недавно администрация Буша попыталась манипули¬ровать истиной, исходя из предположения (хотя и не сфор¬мулированного в явной форме), что подобное возможно. И вот результат: вторжение в Ирак обернулось плачевным провалом даже с точки зрения тех целей, которые ставило себе американское руководство. Это серьезное основание для критического процесса, составляющего самую суть открытого общества.
Хотя мой аргумент довольно прост, он носит философ¬ский характер, а широкая публика не интересуется филосо¬фией — ей интересен результат. Это ставит тех, кто отста¬ивает принципы открытого общества, в крайне невыгодное положение. Чтобы изложить свою точку зрения, им нужна книга или хотя бы несколько абзацев, а те, кто хочет манипу¬лировать истиной, легко обходятся одним хлестким лозунгом, таким как «война с террором». Оказалось, что американцами очень легко манипулировать. Почему? (с. 108)
Дело в том, что идея открытого общества не входит в американскую политическую традицию. Американская демо¬кратия — продукт эпохи Просвещения, времени, когда су¬ществовала вера в разум. Действительность рассматривалась как отдельная и не зависящая от разума сущность, и задачей разума было открыть ее. Поскольку в распоряжении у разума имелся независимый критерий, абсолютное знание представ¬лялось достижимым. Соответствующее предположение легло, например, в основу теории совершенной конкуренции.
Просвещение было эпохой надежд. Действительность ви¬делась как неизведанный материк, ожидающий первопроход¬цев, а знание — как орудие, которое позволит человечеству освоить новую территорию. Возможности разума казались беспредельными, ограничения стали обнаруживаться только с накоплением знаний. Рефлексивность открыта — если можно говорить здесь об открытии — сравнительно недавно, к тому же она далеко не всеми признана.
Американская демократия базируется на принципе разде¬ления властей, а не на признании недостижимости абсолютной истины. Напротив, в преамбуле Декларации независимости сказано: «Мы исходим из той самоочевидной истины...» Далее дается подробное описание требований открытого общества, но их обоснование не имеет ничего общего с несовершенством нашего понимания действительности. Между преамбулой декларации и остальным текстом есть определенное проти-воречие, в результате чего возникло два направления мысли: преамбула породила учение о естественных правах, сам текст декларации — учение о всеобщих правах человека. Стоит от¬метить, что концепцию естественных прав разработал Лео Штраус, а концепцию открытого общества — Карл Поппер. Это современники с общим родным языком (один родился в Германии, другой — в Австрии), причем оба принадлежали к школе Платона — но они практически не заметили друг друга. В трудах Карла Поппера я не нашел ни одной ссылки на Лео Штрауса. Поппер был моим учителем, Штраус — учителем Пола Вулфовица, одного из архитекторов вторжения в Ирак.
Хотя американскую общественность не интересуют дис¬куссии на абстрактные философские темы, тот факт, что концепция открытого общества осталась непонятой, имел (с. 109) крайне неблагоприятные последствия. Открытое общество строится на признании того, что наше знание несовершенно и что существует действительность, не подчиняющаяся на¬шей воле. Истиной можно манипулировать, однако результат будет соответствовать нашим желаниям лишь в той степени, в какой наше понимание соответствует действительности. У американцев этой идеи не было. Мы стремились к успеху, не слишком заботясь об истине, и в результате стали эйфоричным обществом, не желающим посмотреть в лицо непри¬ятной действительности. Мы хотим, чтобы избранные нами лидеры говорили не правду, а то, что придется нам по душе. Из-за этого оказалось в опасности не только открытое обще¬ство Соединенных Штатов, но и доминирующее положение страны в мире.
Угрозу для открытого общества можно проанализиро¬вать в рамках моей концептуальной схемы: политика стала непродуктивной из-за неоправданного расширения полномо¬чий исполнительной власти, нарушения гражданских свобод внутри страны и прав человека и за рубежом, а также из-за приостановки критического процесса. Однако для рассмотре¬ния угрозы доминирующему положению США в мире схема не подойдет, поскольку она не рассчитана на исследование соотношений сил.
Прежде чем мы выйдем за пределы схемы, мне необходимо сформулировать один важный вывод из своего тезиса. Чтобы открытое общество могло существовать и сохраняться, граж¬дане должны считать его наилучшей формой общественной организации. Не все поголовно — это противоречило бы са¬мому характеру открытого общества, — но необходимо, чтобы достаточное количество достаточно убежденных людей придерживалось взглядов, не позволяющих им слишком далеко отклоняться от принципов такого общества. Поддерживать веру в открытое общество нелегко, поскольку в нем нет за¬конченной политической программы. Программа — признак закрытого общества, где граждане тоскуют по свободе. В от¬крытом обществе заботиться о его сохранности необходимо, но не достаточно. Люди должны решать, в каком именно от¬крытом обществе они хотят жить, — вот почему существуют разные политические партии. Однако в основе политической (с. 110) дискуссии должно лежать соглашение о принципах, кото¬рыми определяется критический процесс — суть открытого общества. Главный из этих принципов заключается в том, что истина имеет значение. Если по его поводу нет согласия, политическая борьба вырождается в бессовестное манипули¬рование истиной.
Эйфоричное общество, вовсе не озабоченное поис¬ками истины, не умеет посмотреть в глаза суровой действи¬тельности. Это делает его уязвимым для разного рода лживых идеологий, оруэлловского новояза и иных форм обмана. Чтобы Америка оставалась открытым обществом, граждане должны быть преданы истине. Это труднее, чем было в эпоху Просвещения, поскольку теперь мы знаем о рефлексив¬ности. Необходимость считаться с истиной уже неочевидна, все зависит от системы ценностей. И если Америка излечится, то только вновь открыв для себя такие ценности, как правди¬вость и интеллектуальная честность.
Многие обвиняют в сложившемся положении дел средства массовой информации. Но СМИ всего лишь обслуживают рынок. Люди хотят, чтобы их развлекали, а не информирова¬ли, это и есть рынок, потребности которого удовлетворяют СМИ. Большинство людей узнают о текущих событиях от кривляющихся телеведущих. Безусловно, средствам массовой информации следовало бы делать нечто большее, чем просто угождать потребителю, — ведь журналистика считается про¬фессией. Свободные и плюралистические СМИ — важнейший институт открытого общества, но большинство из них сейчас перестали играть эту роль. Оставшихся слишком мало, чтобы создать условия для критического процесса (с. 111). Пропагандистская машина консерваторов оказывала огромное давление на СМИ, особенно на телевидение, не да¬вая им обнародовать «неудобную» информацию, и те одно за другим капитулировали. Во время войны в Ираке журналис¬ты были включены в состав вооруженных сил. Если добавить сюда монополизацию средств массовой информации и по¬явление пропагандистской машины правых, претендующей на то, чтобы считаться частью СМИ, то становится ясно, что СМИ углубляют слабые стороны эйфоричного общества (с. 112).

Глава 4. Эйфоричное общество.
Хотя Америка стала превращаться в эйфоричное общество еще до 11 сентября, это сравнительно недавнее явление. Соединенные Штаты послевоенного периода были вовсе не таковы. Гарри Трумэн — никак не эйфоричный президент. Он называл вещи своими именами, и его считали типичным американцем-провинциалом из тех, что составляют главную опору Соединенных Штатов. План Маршалла показывает, что это был дальновидный государственный деятель. Америку тех лет правильнее назвать энергичном обществом.
В какой-то период между «тогда» и «теперь» в стране про¬изошла перемена. Рональда Рейгана уже вполне можно счи¬тать эйфоричным президентом, а впоследствии он оказался причислен чуть ли не к святым. Его похороны выглядели со¬вершенно как канонизация. Что же произошло между 1950 и 1980 гг.? Я не слишком силен в такого рода анализе, но, на мой взгляд, главную роль здесь сыграл рост консьюмеризма и, как следствие, потребительского отношения к политике. С начала 1980-х нежелание смотреть в лицо фактам ещё уси¬лилось из-за глобализации. В глобальной экономике, постро¬енной на принципах рыночного фундаментализма, заложена масса неопределенностей, которых многие предпочли бы из¬бежать. По-видимому, существенным было также влияние религиозного фундаментализма, хотя я не очень хорошо в нем разбираюсь. Он, как мне представляется, избегает само¬анализа, свойственного христианским конфессиям со времен Иисуса, зато делает все возможное, чтобы вознаградить веру¬ющих, вызывая у них положительные эмоции (с. 113).
Как получилось, что консьюмеризм стал доминировать в американской экономике? Согласно классическому опреде¬лению, сформулированному моим учителем, профессором Лондонской школы экономики Лайонелом Роббинсом, эко¬номика изучает распределение ограниченных ресурсов на удовлетворение неограниченных потребностей. В те годы ры¬нок имел дело с товарами массового потребления, конфигура¬ция кривых предложения и спроса была фиксирована, а эко-номическая теория занималась исключительно определением цен. Разумеется, равновесная цена, достигнутая на идеальном рынке с бесконечным количеством конкурирующих между собой покупателей и продавцов, обеспечивала оптимальное распределение ресурсов. Это и по сей день кредо рыночных фундаменталистов. Однако совершенная конкуренция не благоприятствует получению прибыли — она гарантирует лишь адекватную компенсацию за использование капитала. Предприниматели же, стремясь к прибылям, изобретали все более изощренные методы их извлечения. Изобретения, конечно, всегда были движущей силой экономического прогрес¬са, но в дополнение к инновациям в сфере выпускаемых това¬ров производители нашли другие, более утонченные способы повышения дохода — дифференцирование своего продукта, установление монополии, рекламу, маркетинг. В результате первоначальная чистота свободной конкуренции была унич-тожена. Предложение и спрос перестали быть независимыми друг от друга, поскольку спрос стимулировался искусственно и рынки имели дело уже не с товарами массового потребле¬ния, а с брендами. Тенденция неуклонно прогрессировала, поскольку в ее основе лежало стремление к прибыли. Фирмы ориентировались не на потребности, а на желания покупате¬лей, которыми сами же манипулировали. Для анализа рынка и поведения потребителей применялись все более изощренные методы. Проводимые исследования влияли и на собственный объект — потребителя: он реагировал на стимулирование спроса. Так в Америке возник консьюмеризм. Его вырастили корпорации в погоне за наживой (с. 114).
Со временем методы манипулирования, разработанные в коммерческих целях, нашли применение в политике, что со¬вершенно изменило её характер.
Первоначальная идея выборов заключалась в том, чтобы каждый кандидат выступил со своей программой, а избира¬тели решили, кто им больше нравится. Предполагалось, что выдвижение кандидатов и предпочтения избирателей неза¬висимы друг от друга, как предложение и спрос в теории сво¬бодной конкуренции.
Но эта система оказалась разрушена с переходом на методы, заимствованные из коммерческой сферы, — работу с фокус-группами, формирование «посланий». Политики научились потакать желаниям избирателей вместо того, чтобы выдвигать политику, которую считают правильной. Это по¬влияло на избирателей: они стали отдавать голоса кандида¬ту, говорившему то, что им хотелось услышать. Вместе с тем они не могли не замечать, что ими манипулируют, и поэтому не удивлялись обману со стороны избранных ими лидеров. Но выхода не было — растущая изощренность коммуникаци¬онных методов встроена в систему. Так в Америке возникло эйфоричное общество. Его вырастили политики в погоне за голосами избирателей.
У американцев есть масса поводов для положитель¬ных эмоций. Утвердившийся в Соединенных Штатах демо¬кратический капитализм оказался чрезвычайно успешным. Консьюмеризм породил повышение спроса, и память о Ве¬ликой депрессии осталась далеко в прошлом. Процветание породило консьюмеризм — круг замкнулся, и возник самоподдерживающийся процесс, способствующий экономиче¬скому подъему.
Из Второй мировой войны Америка вышла доминирую¬щей военной и экономической силой. Ей противостоял Со¬ветский Союз, но в конце концов Запад выиграл холодную войну. Когда советская система распалась, США остались единственной сверхдержавой. Они были и главным спон¬сором глобализации, которая, в свою очередь, весьма благо-творно на них сказалась. Но доминирующее положение Аме¬рики в мире не продержится долго при обществе, впавшем в эйфорию и не желающем посмотреть в лицо неприятным фактам (с. 115).

Война с террором
Утром 11 сентября 2001 г. Америку потрясло страшное собы¬тие, которое подействовало и на каждого американца в от¬дельности, и на нацию в целом. Ощущение личной безопас¬ности было утрачено, территориальная целостность страны нарушена сильнее, чем при нападении Японии на Перл-Харбор. В Перл-Харборе погибли солдаты, защищавшие страну, во Всемирном торговом центре — мирные граждане, которых страна должна была защищать. Администрация Буша стара¬лась поддержать и усилить охвативший американцев страх, используя его в собственных интересах. Общественность сплотилась вокруг президента, объявившего войну террору, и позволила ему проводить политику, немыслимую в нор-мальные времена.
Но война с террором не дала нужных результатов. США оказались вовлечены в авантюру, которая не может привес¬ти к успеху и из которой будет трудно выбраться. По моему мнению, именно реагируя на 11 сентября, Соединенные Шта¬ты оторвались от реальности и заблудились на территории, далекой от равновесия. Нападение террористов было самым настоящим и требовало решительного ответа; но ответ, кото¬рый выбрал Буш, завел американцев в фантастическую стра¬ну, возникшую в результате неверного истолкования фактов. Еще хуже, что общественность приняла войну с террором без тени сомнения и до сих пор не увидела в ней фантасмагорического элемента.
В моей интерпретации война с террором представляет со¬бой ложную метафору — противоположность плодотворному заблуждению. Буш успешно использовал её для достижения своих целей, но эти цели противоречат принципам открытого общества и национальным интересам Соединенных Штатов. С течением времени выяснилось, что война с террором па¬губна даже с точки зрения собственных задач администрации Буша, поскольку приводит к непредвиденным последствиям. Вторжение в Ирак обернулось-катастрофой (с. 116)
В действительности война — не лучший способ справить¬ся с террористами. Военные действия по самой своей приро¬де связаны с невинными жертвами. Если они ведутся против скрывающихся террористов, вероятность невинных жертв еще выше. Террористы отвратительны нам за то, что они ради своих политических целей убивают и калечат ни в чем не повинных людей. Но то же самое происходит и при войне с террором, поэтому ее жертвы испытывают чувства, совер¬шенно аналогичные тем, которые вызвало у нас разрушение Всемирного торгового центра. Как следствие, сегодня в мире гораздо больше людей, готовых с риском для жизни нападать на американцев, чем было до 11 сентября.
Выражение «война с террором» кажется совершенно есте¬ственным, что делает его еще опаснее. В действительности оно подверглось тонкой обработке. Первоначально использова¬лось словосочетание «война с терроризмом». Стало неясно, к чему относится слово "террор" — к нашим чувствам или к неопределенному и неуловимому врагу. Эта неоднозначность позволила исполь¬зовать выражение в большем числе контекстов.
Ложной метафорой выражение «война с террором» ста¬новится из-за того, что его понимают буквально. Террор — абстракция. Нельзя вести войну с абстракцией. Имеющие¬ся в нашем распоряжении средства позволяют уничтожить любую цель, но лишь при условии, что мы ее определим, — а террористы крайне редко предоставляют такую возмож-ность. Объявляя войну, мы должны найти цель, но ее вряд ли удастся выбрать правильно. В Ираке мы убили больше мирных жителей, чем террористы в Нью-Йорке 11 сентября; кроме того, многие иракцы подверглись унижениям и пыт¬кам. Невинные жертвы сыграли на руку террористам, которые теперь могут обвинить в терроризме Соединенные Штаты и получить от своих сограждан точно такую же поддержку, ка¬кую получил от американцев Буш. Нам трудно это понять, поскольку мы не можем вообразить себя террористами. И все же именно так мы выглядим в глазах многих иракцев.
Администрация Буша и ее подражатели — а среди зарубеж¬ных правительств таких немало — утверждают, что (с. 117) государство не может совершать террористические акты. Категори¬чески возражаю. Лучше всего начать с терактов, совершенных властями других стран. В Узбекистане 13 мая 2005 г. войска президента Ислама Каримова открыли в Андижане огонь по демонстрантам и убили несколько сот безоружных граждан. Я встречался с двумя представителями СМИ — очевидцами событий. Журналистка показала мне свой простреленный паспорт, который во время демонстрации лежал в рюкзаке, висевшем на ее спине. Это был теракт, спланированный с целью запугать граждан и привести их к повиновению. Или вспомним разрушение Грозного российскими войсками. А те¬перь спросим: есть ли разница между Грозным и Фаллуджей в Ираке? Вряд ли стоит упоминать здесь о зверствах в иракской тюрьме Абу-Грейб, которые официально были приписаны нескольким солдатам, «сбившимся с правильного пути».
В книге «Мыльный пузырь американского превосходства» я развивал теорию о том, как жертвы превращаются в пре¬ступников и в результате возникает порочный круг эскалации насилия. В моем понимании американская общественность ступила на путь преступлений невольно, но администрация президента, — может быть, не лично Буш, а те, кого он стал слушать после 11 сентября, — сделала это сознательно.
К тому времени в администрации преобладали политики, считавшие, что Соединенные Штаты недостаточно решитель¬но используют свое военное превосходство, и уже высказы¬вавшиеся за вторжение в Ирак при Клинтоне. Обычно их называют неоконсерваторами, но такое наименование может ввести в заблуждение, поскольку неясно, следует ли относить к неоконсерваторам лидеров группы — вице-президента Дика Чейни и министра обороны Дональда Рамсфелда. В «Мыль¬ном пузыре» я использовал выражение «поборники идеи аме¬риканского превосходства». После 11 сентября они склонили президента на свою сторону и использовали войну с терро¬ром, чтобы оправдать вторжение в Ирак.
Теперь уже многие признают и то, что вторжение в Ирак было ошибкой, — возможно, самым серьезным внешнеполи¬тическим промахом за всю историю Соединенных Штатов, — и то, что оно совершалось под ложным предлогом. Но война с террором осталась краеугольным камнем американской (с. 118) политики, и ни один политик не осмелился прямо против нее выступить — демократы возражают даже меньше, чем республиканцы. Правда, способ ведения этой войны подвергся серьезному критическому рассмотрению. Конгресс объявил незаконными пытки и другие сомнительные методы ведения следствия. Незаконное прослушивание телефонных разговоров внутри страны вызвало бурю протестов. Поэтому я надеюсь, что ме¬тафора постепенно разрушается.
Состояние войны представляет собой угрозу гражданским свободам. Исполнительная ветвь власти ставится над двумя другими, и нарушается равновесие, существующее благодаря принципу разделения властей. Всеобщность прав человека приносится в жертву двойным стандартам (с. 119). След¬ствием такого подхода к конституции становится все расширяющаяся пропасть между гражданами США и иностранцами, при этом сокращаются гражданские свободы всех граждан.
Война с террором угрожает также доминирующей роли Америки в мире. Долг и задачи мирового лидера не сводятся к тому, чтобы защищаться от террористов. Отдавая приори¬тет войне с террором, он пренебрегает другими своими обя¬занностями. Ведущая держава не может заботиться только о минимизации собственных потерь; она должна также избе¬гать нанесения ущерба другим странам. То, как американские войска вели себя в Ираке — сначала не могли остановить гра¬бежи, затем не справлялись с защитой гражданского населе¬ния, но стреляли, защищая самих себя, — усиливало позиции повстанцев и подогревало антиамериканские настроения.
Поскольку террористы невидимы, они никогда не исчез¬нут. Война с террором дает противоположный результат, и она с большой вероятностью произведет больше террористов и повстанцев, чем в состоянии уничтожить. В результате по¬лучаем перспективу перманентной войны и конца Соединен¬ных Штатов как открытого общества. Все люди доброй воли, независимо от партийной принадлежности, должны объеди-нить свои усилия, чтобы отвергнуть войну с террором как ложную и опасную метафору.
Хочу подчеркнуть, что, осуждая войну с террором, я вовсе не отрицаю той угрозы, которую представляют для нас «Аль-Каида» и ее последователи. Угроза эта вполне реальна и тре¬бует решительного противодействия. Но противодействовать нужно именно конкретным террористическим организациям, а не абстракции. Для большей убедительности мне бы следовало объяснить, какое противодействие я считаю правильным, но это непросто. Действительность сложнее броских лозунгов, таких как «война с террором». Комплекс мероприятий должен был бы включать сбор информации, меры предосторожности, подбадривание, а не запугивание американской обществен¬ности, завоевание доверия исламского населения, а там, где (с. 120) требуется, — использование военной силы. Обращаю особое внимание на этот пункт, так как мне необходимо оградить себя от неизбежных обвинений в том, что я предлагаю не обращать внимания на террористов или умиротворить их, а Америку оставить беззащитной.
Я поддержал вторжение в Афганистан. Там проживал Усама бен Ладен и находились тренировочные лагеря «Аль-Каиды». Правительство Афганистана не управляло страной и приютило террористов; это была законная цель для нанесе¬ния удара. Моя точка зрения заключалась в том, что военные средства следует использовать скупо, а потери среди граж-данского населения сводить к минимуму; война должна быть крайним средством, а не главным методом борьбы с террориз¬мом. Если бы мы ограничились вторжением только в Афга¬нистан, а затем способствовали успешному государственному строительству в этой стране, то значительно дальше продви¬нулись бы по пути уменьшения угрозы терроризма, чем это удалось на сегодня.
Как это могло произойти? На мой взгляд, террористы на¬несли удар в слабое место национальной психологии — это был страх смерти. Перспектива неизбежного конца сводит на нет любые положительные эмоции. Эйфоричное общество просто-напросто неспособно принять идею смерти. Усама бен Ладен абсолютно верно определил, в чем воинствующий ислам превосходит западную цивилизацию. Исполнители теракта 11 сентября не боялись умереть. Отрицание смерти — характерная черта нашей культуры. Я осознал это задолго до 11 сентября, и именно поэтому (с. 121) проект, посвященный проблеме смерти, стал одним из первых для моего американского фонда. Мог ли я предвидеть, что отрицание смерти приведет к столь масштабным политиче¬ским последствиям? Крушение башен-близнецов, свидетеля¬ми которого все мы были благодаря телевидению, ужаснуло каждого из нас. Администрация Буша поспешила использо¬вать наши переживания в своих целях. Это роковое сочетание и сбило страну с пути. Страшного великана, беспорядочно размахивающего кулаками, можно назвать громилой. После того как мир истратил запасы сочувствия к пережившей тра¬гедию Америке, она стала восприниматься как такой громила. На это и надеялся Усама бен Ладен.
Люди, которыми движет страх, теряют разум и становятся способными на поступки, противоречащие их собственным принципам. Страх смерти — особенно сильная эмоция. Ад¬министрация Буша поддерживала его, взывая к инстинкту самосохранения. Однако обращение к этому инстинкту было неоправданным при всей своей трагичности и болезненности террористический акт не представлял собой реальной угрозы существованию нации. Нападение Японии на Перл-Харбор нанесло военной мощи Соединенных Штатов более серьезный ущерб. После 11 сентября Америка по-прежнему оставалась сильнейшей державой, способной обрушить подавляющую военную мощь на любой регион мира.
Администрация Буша объявила войну террору, преследуя свои цели, и ради них преувеличила опасность вместо того, чтобы правильно оценить ее масштаб. События 11 сентября были ужасны сами по себе, но Буш еще предположил, что тер¬рористы могут завладеть оружием массового уничтожения. Цитирую: «Америка не должна игнорировать стоящую перед ней угрозу. Перед лицом очевидного доказательства опаснос¬ти мы не можем ждать последнего подтверждения — дымяще¬гося пистолета, — который может принять форму ядерного гриба». Сравните эти слова с известным изречением прези¬дента Франклина Рузвельта: «Единственное, чего нам следует бояться, — это сам страх».
Возможна ли война против неустановленного противни¬ка, с неясными целями, по неизвестным правилам и в тече¬ние неопределенного времени? И все же, эксплуатируя страх (с. 122), администрация Буша внушила американцам, что именно такая война представляет собой естественную и очевидную реакцию на террористический акт. И люди настолько в это поверили, что просто не понимают, о чем речь, когда я призы¬ваю отвергнуть войну с террором как ложную метафору. Я отчетливо ощущаю, что нам не восстановить равно¬весие, пока мы не отречемся от войны с террором.
В прошлом Америка, будучи открытым обществом, с большей готовностью при¬знавала свои прежние грехи. Уничтожение индейцев и рабство — темы, включенные в школьную программу. В ходе войны с террором мы совершили немало постыдных деяний. Наши солдаты страдали и умирали за неправое дело. Нрав¬ственная чистота и боевой дух наших вооруженных сил ока¬зались подорваны, наша моральная правота утрачена, господ¬ствующее положение в мире под угрозой. Кто откроет на это глаза общественности? (с. 123) (с. 124-125).
Если у Ирана появится ядер¬ное оружие, он превратится в региональную сверхдержаву, способную угрожать всей зоне Персидского залива, в том числе самому существованию Израиля. По-видимому, ни-какие контрмеры не заставят Иран изменить политический курс, поскольку руководство страны оказалось в беспроиг¬рышном положении. Или страна обзаводится бомбой, или её бомбят — режиму выгодно и то и другое. Ракетный удар по Ирану усилит антиамериканские настроения, сплотит народ вокруг нынешнего правительства и нанесет чудовищный урон мировой экономике. Соединенным Штатам удалось провести через Совет Бе¬зопасности ООН декларацию — но не резолюцию, — пред¬лагающую Ирану приостановить работы по обогащению урана и разрешить Международному агентству по атомной энергии (МАГАТЭ) осуществлять мониторинг на предмет (с. 126) выполнения условий декларации. На выдвижение более жес¬тких требований не согласились Россия и Китай, но даже этой декларации может быть достаточно, чтобы придать видимость законности ракетному удару (с. 127).
Я вижу принципиальную ошибку в утверждении прези¬дента Буша о том, что, перенеся войну с террором за рубеж (с. 128), он сделал жизнь американцев в их собственной стране более безопасной. Сегодня в мире гораздо больше людей, гото¬вых пожертвовать собой ради убийства американцев, чем было до 11 сентября (с. 129) (с. 130-132).

Нестабильность мирового порядка
Влияние Америки идет на убыль не только на Ближнем Вос¬токе. Китай и Россия заметно усилили свои позиции в соот¬ветствующих регионах. Роль Китая по сравнению с Соединен¬ными Штатами возросла, в частности, потому, что он нужен Америке как посредник в переговорах с Северной Кореей. Китай выражает всяческую готовность помочь, но лишь до определенного момента, поскольку ему выгодно продолже¬ние конфликта. Англичане в таких случаях говорят: «Любое содействие за исключением помощи». На мой взгляд, Китай слишком быстро набирает политическую силу и влияние, что идет во вред ему самому. В то же время китайское руководство крайне обеспокоено так называемыми цветными революция-ми в Грузии и Украине. В конечном итоге происходит свора¬чивание политической либерализации.
Цветные революции стали жестоким поражением и для режима Путина в России. Популярность Путина в огромной степени опиралась на его не высказанное вслух обещание вос¬становить Российскую империю, а с цветными революциями надежд на это поубавилось. Путин отреагировал на события переходом к ещё более авторитарному стилю руководства (с. 131), распространив свою власть уже не только на правительство, но и на суды, средства массовой информации, политическую оппозицию и гражданское общество. Однако Россия слиш¬ком велика, чтобы управлять ею из Кремля. Режим допустил ряд административных ошибок, а экономика недостаточ¬но выигрывает от высоких цен на нефть. Путин использу¬ет имеющийся у России контроль над поставками газа для укрепления позиций своих партнеров и союзников, а также для усиления российского влияния в соседних странах. Пре¬зидент Буш приветствовал цветные революции, назвав их торжеством свободы, но он не в силах остановить сползание России к авторитаризму. Позиции Путина укрепляются бла¬годаря растущему спросу на источники энергии.
Учрежденная в 2001 г. Шанхайская организация сотруд¬ничества объединила Китай, Россию и республики Средней Азии. Одна из главных её целей — уменьшить влияние в реги¬оне Соединенных Штатов. После цветных революций Путин и авторитарные, правители среднеазиатских государств дого¬ворились о взаимной поддержке в борьбе с общественными волнениями. Прямым следствием этой договоренности стала бойня в Андижане: таким способом президент Узбекистана Ислам Каримов дал понять, что правительство не потерпит общественных протестов, бросающих вызов его правлению. Впоследствии Каримов был радушно принят в Пекине и под¬держан Москвой. Соединенным Штатам пришлось закрыть свою военно-воздушную базу в Узбекистане.
Развивается также сотрудничество между Китаем, Росси¬ей и Ираном, особенно в области энергетики, но говорить об антиамериканском блоке пока преждевременно. Китай не может позволить себе до такой степени портить отношения с Соединенными Штатами, хотя Россия ведет себя все увереннее и недавно продала Ирану систему противоракетной обороны. Точнее было бы сказать, что президент Буш поощрял разду¬вание националистических настроений, а сейчас остальные страны следуют примеру Америки. Национализм торжествует практически везде. Возникла напряженность в отношениях между Китаем и Японией, поддерживающей Соединенные Штаты. Беда в том, что японский национализм вызывает все растущее раздражение в странах Азии; таким образом, США (С. 132) могут оказаться не на той стороне. Китай добивается созда¬ния альянса между Ассоциацией государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН) и КНР, Японией и Кореей (АСЕАН+3); стра¬ны АСЕАН, опасаясь слишком сильного китайского влияния, предложили добавить также Индию и Австралию (АСЕАН+5). Оба варианта привлекательны отсутствием Соединенных Штатов.
Вторжение в Ирак стало одним из факторов сокращения поставок нефти, выгодного для стран, враждебных США, таких как Иран и Венесуэла. Китай и Индия все больше обеспокоены проблемой гарантированного доступа к нефтяным запасам. Соединенные Штаты совершили ошибку, не разрешив китай¬ской нефтяной компании приобрести американскую фирму — это подтолкнуло Пекин к расширению отношений с преступными режимами. Правильнее было бы согласить¬ся на заключение сделки, поставив условием сотрудничество Китая с международным сообществом в оказании давления на страны с авторитарными режимами, такие как Мьянма. В сложившихся условиях Китай стал защитником Мьянмы. Растет и его влияние в Африке и Латинской Америке.
В Южной Америке появилась новая сила, враждебная США, — Венесуэла. Пользуясь высокими ценами на нефть и антиамериканскими настроениями, Уго Чавес укрепил свои позиции дома и расширил влияние за рубежом. Поставки де¬шевой нефти обеспечили ему поддержку стран Карибского бассейна; его союзником стала и Боливия, где на президент-ских выборах с огромным преимуществом победил глава движения выращивателей коки Эво Моралес, выдвигавший антиамериканскую и антиглобалистскую платформу. По все¬му континенту (заметное исключение — Чили) усиливаются неудовлетворенность слишком медленными темпами эконо¬мического развития и разочарование в демократии, влияние США серьезно ослабло.
Слабость Вашингтона отрицательно подействовала и на его главного союзника — Европейский союз. После слов Дональда Рамсфелда о «старой Европе» мнения по вопросу о необходи¬мости поддерживать Америку разделились, усилились нацио¬налистические настроения. Франция и Нидерланды отвергли проект новой конституции ЕС, и союз находится в кризисе (С. 135). Если Соединенные Штаты будут продолжать нынешний курс, то они перестанут быть доминирующей силой даже скорее, чем можно было предполагать, когда провозглашалась доктрина Буша. Это станет потерей не только для Америки, но и для всего мира. Конечно, послужной список нашей страны небезупречен, и все же она всегда играла стабилизирующую роль, а падение ее влияния породило неустойчивость.

Концепция власти
Ослабление американских позиций можно почти целиком отнести на счет принципиальной ошибки в понимании при¬роды власти. признать и осудить свои деяния. (с. 136). Поборники американского превосходства используют сло¬во «сила» как ложную метафору — имеющую, кстати, нема¬ло общего с ложной метафорой «войны с террором», которая обсуждалась выше. Обе они — грани одного и того же иска¬женного представления о мире. Странно, что ложные мета¬форы могут нанести столько вреда, но трудно найти другое объяснение произошедшему резкому падению силы и влия¬ния Америки. В конце концов, то, что марксисты назвали бы материальными условиями, — военный, экономический и финансовый потенциал — не могло настолько измениться за какие-нибудь пять лет. Весь вред нанесла идеологическая (с. 137) надстройка. Это обнадеживает — ведь исправить ложные представления легче, чем улучшить материальные условия. К сожалению, эффект от ошибок в интерпретации действи¬тельности начинает ощущаться лишь спустя некоторое время. Еще хуже то, что ложная метафора может быть полезна для достижения скрытых целей — например, объявив войну тер-рору, президент Буш повысил свою популярность среди аме¬риканцев. Иначе говоря, ложные метафоры эволюционируют по схеме самоусиления — самоподавления: сначала их влия¬ние растет, а позднее, когда их ложность становится для всех очевидной, — падает. Сейчас мы находимся на этой второй стадии.

Материальные условия
Некоторое ухудшение материальных условий в Соединенных Штатах после 2001 г. также наблюдалось, но это постепенный процесс, для него меньше, чем для политики, характерны рез¬кие изменения. Как уже отмечалось, Соединенные Штаты со¬храняют неоспоримое военное превосходство. Они уже не в состоянии направить свои силы в любую точку земного шара, но все ещё контролируют воздушное, морское и космическое пространство. В ближайшее время Америка вряд ли ввяжется еще в одну войну, однако она по-прежнему может поражать цели ракетами.
Что касается экономики, то здесь продолжается рост тор¬гового дефицита. К IV кварталу 2005 г. он достиг 6,2% ВВП (валового внутреннего продукта), но эта тенденция возникла задолго до вступления Джорджа Буша на пост президента. Бюджетный дефицит США составляет 2,6% ВВП — это рази¬тельно отличается от ситуации в последний год президентства Клинтона, когда в стране имелся существенный бюджетный избыток. В обоих случаях дефицит можно отнести на счет консьюмеризма и эйфоричного общества. Буш использовал избыток бюджета, полученный в наследство от Клинтона, чтобы значительно сократить налоги и поддержать эйфорию. Он не сумел заплатить ни за войну с террором, ни за вторже¬ние в Ирак (с. 138) (с. 139).
Полагаю, что в 2007 г. развитие эконо¬мики США замедлится, что через ослабление доллара скажется и на остальном мире. Ни общественность, ни власти к этому, по-видимому, не подготовлены. Есть и еще одна серьезная причина для беспокойства — положение с поставками энергоносителей. У этой проблемы много аспектов — потребность Америки в импортной нефти, глобальное потепление, политическая уязвимость.
Как убедить общественность в том, что под руководством нынешней администрации страна вступила на гибельный путь? Идея проста: Америка не может оставаться могущест¬венной и процветающей страной, пребывая в эйфории. Что¬бы сохранить лидерство, мы должны научиться смотреть в глаза неприятной действительности. Найдется ли политик, который не побоится встать и сказать об этом? А если най¬дется, то станут ли его слушать? Ведь эйфоричное общество не любит, когда ему сообщают плохие новости. Как я уже го¬ворил, смены правительства недостаточно; необходим серьез¬ный пересмотр наших взглядов и политики (с. 140).

Глава 5. Что не так с мировым порядком.
Более всего меня волнуют мировой порядок и будущее человечества. Сегодня Соединенные Штаты — доминирующая сила в мире. Они определяют повестку дня. Мировой порядок основан на принципе государственного суверенитета. Этот принцип — анахронизм, восходящий к эпохе, когда общество состояло из правителей и подданных, а не из граждан. Суверенитет стал краеугольным камнем между¬народных отношений с подписанием Вестфальского мира в 1648 г. Французская революция свергла короля Людовика XVI, и народ захватил суверенитет. С тех пор суверенитет в при¬нципе принадлежит народу. Правила, регулирующие отношения между государства¬ми, существовали всегда, и всегда они могли быть нарушены (с. 141) применением превосходящей силы. Хотя заключались бо¬лее или менее удачные договоры, создать мировой порядок, который был бы в состоянии предотвратить войну, так и не удалось. Тем не менее, есть мировой порядок и помимо приме¬нения силы. Думать иначе — заблуждение, связанное с ошибочным пониманием природы силы. Оно привлекательно для поборников американского превосходства, поскольку позво¬ляет им считать, что Соединенные Штаты могут навязывать свою волю другим странам. Но эта идея не сработала.
Миром невозможно управлять при помощи военной силы. Военная мощь лишь одна из многих составляющих, необходимых для международного влияния. Имперская мощь никогда не основывалась на одной лишь военной силе. Даже Оттоманская империя, созданная исключительно путем заво¬еваний, обладала продуманной системой поддержания мира и осуществления правосудия; когда эта система начала давать сбои, империя распалась.
Соединенные Штаты стали доминирующей державой во¬все не только благодаря своей военной мощи. За победой во Второй мировой войне последовало создание Организации (с. 142) Объединенных Наций и установление Бреттон-Вудской систе¬мы, положившей начало Международному валютному фонду и Всемирному банку, принятие плана Маршалла. Война во Вьетнаме закончилась поражением, и это разрушило су¬ществовавшую до того веру американцев в безграничность своих возможностей. Линдон Джонсон выступил с проектом «великого общества», но затем отказался баллотироваться на второй срок из-за вьетнамской войны. В целом Соединенные Штаты вполне убедительно справля¬лись с ролью лидера свободного мира. Свободные страны охотно принимали лидерство Америки в борьбе против ком¬мунистической угрозы, Америка, в свою очередь, поддержи¬вала союзников. Например, она сыграла конструктивную роль в становлении Евросоюза, способствовала экономическому развитию Японии и «восточноазиатских тигров» (Южной Ко¬реи, Сингапура, Гонконга и Тайваня). Соединенным Штатам удавалось быть одновременно и сверхдержавой, и лидером свободного мира. Силой, сплачивающей общество индиви¬дуалистов с эгоистичными интересами и потребностями, слу¬жила коммунистическая угроза.
С распадом советской империи тождество между сверх¬державой и лидером свободного мира оказалось разрушено, но Соединенные Штаты не сумели это осознать. Америка ис¬пользовала свое господствующее положение для продвижения собственных национальных интересов как в экономической, так и в военной сфере. Мировой лидер не должен действовать таким образом. В мире, состоящем из суверенных государств, Соединенные Штаты как доминирующая держава обязаны, в дополнение к собственному процветанию, заботиться и о благополучии человечества в целом. Эта уникальная обя¬занность проистекает из их привилегированного положения в мире. Они отвечают за повестку дня. Америка не может (с. 143)
в одностороннем порядка навязывать миру свою волю, но её руководство или активное сотрудничество — обязательное условие любых совместных действий. Соединенные Шта¬ты в состоянии заблокировать деятельность любой между¬народной организации. Они обладают правом вето в Совете Безопасности ООН и блокирующим меньшинством (кото¬рого нет больше ни у одной страны) во Всемирном банке и Международном валютном фонде. Вашингтон определяет, в каком направлении будет двигаться мир, но остальной мир не имеет голосов в конгрессе; поэтому вашингтонское руководство должно придавать значение не только национальным интересам, но и общим интересам всего человечества.
Когда Соединенные Штаты впервые превратились в до¬минирующую мировую державу, они поначалу признавали за собой эту уникальную обязанность. Искренняя озабочен¬ность будущим человечества вдохновляла Франклина Руз¬вельта в его словах и делах. После Второй мировой войны США проявили великодушие в отношении побежденных и строили планы построения лучшего мира, где ужасы этой войны не смогут повториться. Мечты президента Рузвельта не были воплощены в жизнь, но они вызывали уважение. Америка была слишком преуспевающей и богатой, чтобы её любить, однако ею восхищались, ей подражали, и это отчас¬ти помогало стране удерживать доминирующее положение. По сравнению с тем, каким оно было во времена плана Мар¬шалла, отношение США к остальному миру претерпело фун¬даментальные изменения. Когда распался Советский Союз, идею нового плана Маршалла для бывшей советской импе¬рии нельзя было даже обсуждать. В 1988 г. на международ-ной конференции в Потсдаме, тогда ещё принадлежавшем Восточной Германии, я попытался поставить этот вопрос, и меня буквально подняли на смех. Я вновь поднял его в раз¬говоре с Робертом Зелликом, который был одним из главных консультантов Джорджа Буша-старшего, и тот ответил мне, что сначала Михаил Горбачев должен порвать отношения с Фиделем Кастро. К тому времени как Россия выполнила все предъявленные ей требования, ее распад зашел так далеко, что поправить что-либо уже не представлялось возможным. В 1993 г. на торжественном обеде в честь 250-летия со дня (с. 144) рождения Томаса Джефферсона я попытался убедить прези¬дента Клинтона, что в России сейчас наблюдается процесс, аналогичный тому, который происходил в Соединенных Шта¬тах при Джефферсоне, и что эта страна нуждается в поддержке и заслуживает её, но безрезультатно. Для Клинтона была важ¬на победа в экономическом соревновании, а не щедрость.
Существующее сейчас отношение к другим странам не похоже на то, которое вызвало к жизни план Маршалла: нет никакой необходимости, чтобы сильные помогали слабым (с. 145). Глобализация, начало которой я отношу к первой полови¬не 1980-х гг. и связываю с влиянием Рональда Рейгана в США и Маргарет Тэтчер в Великобритании, была проектом, основанным на принципах рыночного фундаментализма. Вследс¬твие того, что перемещение капитала между странами упрос¬тилось, отдельным странам стало труднее контролировать капитал и облагать его налогами. Поскольку капитал — основ¬ной фактор производства, правительствам сейчас приходится обращать больше внимания на потребности международного капитала, чем на собственных граждан.
В своей нынешней форме глобализация — продукт одно¬бокого развития мирового порядка: международные инсти¬туты не успевали за ростом глобальных финансовых рынков. Движение частного капитала значительно превосходит воз¬можности Международного валютного фонда и Всемирного банка. Развивающиеся страны соперничают между собой за привлечение капитала, но его мировые запасы истощаются из-за перепотребления в Соединенных Штатах.
В этой книге я стремлюсь прежде всего полностью объяс¬нить последствия заблуждений, определявших нашу поли¬тику после 11 сентября. Пострадали не только американская мощь и влияние, нарушен мировой порядок. В мире, состо¬ящем из суверенных государств, отсутствие доминирующей (с. 146) силы, озабоченной общими интересами человечества, ведет к нестабильности и конфликтам. Человечество обрело над си¬лами природы огромную власть, которая может быть исполь¬зована и для созидательных, и для разрушительных целей. Не будет преувеличением сказать, что наша цивилизация мо¬жет погибнуть в результате вооруженного столкновения или даже пренебрежения общими интересами, такими как борьба с глобальным потеплением. Вот почему так важно исправлять ошибочные представления.
Никакая радикальная ревизия мирового порядка невоз¬можна без руководства или по крайней мере участия США. Именно поэтому нам необходимо коренное переосмысление собственной роли в мире. Недостаточно выпутаться из ирак¬ской войны — следует отречься и от войны с террором. Мало вернуться к внешней политике, проводившейся до 11 сентяб¬ря, — мы должны признать за собой уникальные обязанности, связанные с нашей ролью лидера свободного мира, и выпол¬нять их. Нужно, чтобы открытое общество могло учиться на своих ошибках и находить более эффективные методы борь¬бы с терроризмом.
Я выступаю не за принципиально новый мировой поря¬док, а лишь за изменение отношения к нему, за то, чтобы от¬казаться от прямолинейного преследования своекорыстных национальных интересов и проявлять некоторую заботу об общих интересах человечества. Но не исключено, что даже это — утопия (с. 147). Я возьму в качестве отправной точки господствующий мировой порядок и рассмотрю возможности его улучшения. Всеобъемлющий обзор выходит за рамки данной книги — я остановлюсь на нескольких нерешенных проблемах, ко¬торые считаю наиболее неотложными.

Помощь демократии
(с. 148). Демократию нельзя ввести силой оружия. Германия и Япо¬ния стали демократическими государствами после Второй ми¬ровой войны, но сама война велась вовсе не с целью навязать им демократию — Германия и Япония были агрессорами. Проиграв войну, они оказались готовы к радикальному пере¬вороту, а великодушное обращение со стороны победителей укрепило их желание принять новую политическую систему.
Привнесение демократии извне требует большого искусства, поскольку господствующий мировой порядок основан на принципе государственного суверенитета и государства впра¬ве сопротивляться любому внешнему влиянию. Мои фонды без колебаний вмешиваются во внутренние дела различных стран, — в конце концов, демократия является внутренним делом, — но их сотрудники действуют при этом как граждане соответствующих стран. Руководители и персонал фондов, составляющих мою сеть, — по преимуществу местные граж¬дане, и они берут на себя ответственность за работу фондов. Каждый из фондов действовал по-своему, — каким-то удалось больше, каким-то меньше, — но у них есть определенные общие черты. Наша стратегия включает два основных направ¬ления: мы поддерживаем гражданское общество и помогаем правительствам стать демократичнее и эффективнее. Откры¬тое общество часто путают с гражданским обществом, но ему необходимо функционирующее правительство, с которым гражданское общество сможет взаимодействовать. Занимаясь развитием политического потенциала, мы работаем совместно с правительствами, так что никакого нарушения суверенитета не происходит. Там, где правительство хорошо воспринимает наши предложения, фонду удается сделать больше, там, где (с. 149) оно настроено враждебно, потребность в фонде сильнее, и его сотрудники обычно действуют более целеустремленно. Иногда работа по двум направлениям должна вестись раз¬дельно: местный фонд сосредоточивает внимание на граж¬данском обществе, а я как представитель иностранного фонда взаимодействую с правительством. В определенных случаях развивать второе направление вообще невозможно (с. 150).
В сотрудничестве с ПРООН были основаны фонды раз¬вития политического потенциала в нескольких странах. В частности, в Грузии после «революции роз» 2003 г., когда пал режим Эдуарда Шеварднадзе, мой фонд выплачивал $1200 в месяц министрам нового правительства и субсидии поли¬цейским. Это позволило президенту Михаилу Саакашвили привлечь в правительство квалифицированных специалистов и убрать посты дорожной инспекции, на которых регулярно обирали проезжающих автомобилистов. Благодаря этому у общественности появилось ощущение, что дела постепенно налаживаются. Хотя схему реализовала ПРООН, я стал объ¬ектом злобной пропагандистской кампании со стороны Рос¬сии: говорилось, что правительство Грузии состоит у меня на содержании. По мнению как моему, так и ПРООН, фонды развития политического потенциала могут принести много пользы, но они должны стать организациями с хорошо раз¬работанной системой правил и процедур. Тогда для прежней критики не будет оснований (с. 151).

Варшавская декларация
Существующий мировой порядок основан на двух прин¬ципах — суверенитета и невмешательства, — хотя они чаще нарушаются, чем соблюдаются. Необходимо прояснить ситуацию, установив принцип коллективной заинтересованности всех демократических стран в том, чтобы помогать развитию демократии в ос¬тальном мире. В действительности этот принцип был вклю¬чен в Варшавскую декларацию 2000 г., которую подписали 107 государств (цифра, превышающая число реальных демократий в мире), но она, как большинство подобных декла-раций, осталась только на бумаге.
Международная помощь демократическому развитию оправданна по нескольким причинам. Во-первых, в услови¬ях растущей взаимозависимости всех стран события, про¬исходящие внутри одной из них, могут задевать жизненно важные интересы других. Так, движения «Талибан» и «Аль-Каида» в Афганистане создали угрозу для национальной безопасности Соединенных Штатов.
Во-вторых, свобода и демократия нужны всем людям. В-третьих, как показал в своей книге «Развитие как свобода» Амартия Сен, это еще и важнейшее условие экономического развития. В-четвертых, хотя демократия — это внутреннее дело, ей часто необходима помощь извне. Какие-то правительства не обладают достаточным потенциалом, какие-то слишком заняты тем, чтобы удержаться у власти. Нередко народы не в состоянии защитить себя от репрессий; тогда вмешатель¬ство извне может оказаться для них единственным спасени¬ем. Какими же должны быть правила, регулирующие такое вмешательство? (с. 152)

Ответственность по защите
Необходимо различать конструктивное и карательное вме¬шательство. Конструктивное вмешательство, примером ко¬торого может служить деятельность моих фондов, не проти¬воречит принципу национального суверенитета, потому что страны соглашаются на него добровольно. Проблемы начи¬наются тогда, когда правительство отказывается от внешней поддержки, которую не в состоянии контролировать (с. 153).

Конструктивное вмешательство
Даже если Соединенным Штатам удастся восстановить свое положение лидера международного сообщества, вторая про¬блема останется. Ответственность по защите касается только экстремальных случаев; а какое давление можно оказать в менее острой ситуации? Сам собой напрашивается простой принцип: нужно значительно расширить конструктивное вмешательство. Помощь, оказываемая стране с согласия правитель¬ства, не ущемляет суверенитет, и, самое главное, прекращение этой помощи его тоже не ущемляет. Чтобы перемениться, Соединенным Штатам недостаточно будет вновь принять на себя уникальные обязанности мирового лидера; потребуется также переосмыслить роль рынка и прави¬тельства в самой стране. Америка не сможет возглавить конс¬труктивную помощь зарубежным странам, не оказав ее себе.

Ошибка фундаментализма
Здесь возникает вопрос: какую роль должны играть правитель¬ства в экономике? Рыночные фундаменталисты хотят вообще удалить государство из этой сферы, а международные эконо¬мические институты они ненавидят еще сильнее, чем нацио¬нальные. По их утверждению, правительства не подходят для руководства экономикой, причем в международном масшта¬бе справляются с соответствующими задачами еще хуже, чем внутри своей страны. Беда в том, что это правда (с. 155).
Вообще говоря, рыночный фундаментализм возник именно как реакция на неспособность правительств к экономической деятельности. В действительности мне кажется ошибочной постановка вопроса в форме «или — или». Потребность в определенном государственном вмешательстве в экономическую сферу — на внутреннем и на международном уровне — существует даже притом, что государство плохо приспособлено для решения подобных проблем. Нарушения и затруднения, возникающие вследствие правительственного регулирования, могут быть све¬дены к минимуму с помощью поощрительных и штрафных мер, применяемых в рамках рыночного механизма. Пусть рын¬ки распределяют ресурсы — они это делают наилучшим обра¬зом, — но необходимо, чтобы при распределении правильно учитывались общественные потребности, которые иначе были бы проигнорированы рынком как внешние факторы.
И у правительственного регулирования, и у рынка есть силь¬ные и слабые стороны. Из несовершенства одного не следует совершенство другого. Именно этого не понимают фундамен¬талисты с их стремлением к определенности и идеальным ре¬шениям. Если какая-то схема проваливается, они ожидают, что противоположный вариант будет безупречным. Я равно воз¬ражаю как против рыночного фундаментализма, так и против того, чтобы средства производства находились в собственности или под контролем государства. Однако маятник, по моему мне¬нию, качнулся слишком далеко в сторону рыночного фунда-ментализма. Как я уже упомянул, глобализация была проектом рыночного фундаментализма. Коммунизм и даже более мягкие формы правительственного контроля уже дискредитированы, поэтому я уделяю меньше внимания их порокам.

Недостатки иностранной помощи
(с. 156). Правительства склонны отдавать предпочтение интересам своей страны и своих граждан перед интересами тех, кому предполагается помогать. По тому, как происходит предоставление помощи, хорошо видно, что интересы страны-донора ставятся выше интересов получателей. Кроме того, правительствам обычно удобнее иметь дело с другими правительствами, а не с непра¬вительственными организациями. Всемирный банк и Между¬народный валютный фонд по уставу обязаны всегда получать правительственные гарантии. В результате помощь усиливает роль правительства в экономике, а до простых граждан она может так и не дойти, особенно при репрессивном, коррум¬пированном или просто слабом режиме.
Бюрократу трудно признать свою неудачу, поэтому он не расположен к риску, а мы готовы допустить риск и можем добиваться большего. Еще один важный фактор, работающий на нас, — то, что со-трудники фондов искренне заинтересованы в благополучии получателей помощи. Подобное возможно и в официальных организациях. Когда организация создана для выполнения конкретной задачи, эта задача, как правило, вдохновляет и ее сотрудников. Так происходит в Международном валютном фонде, в Глобальном фонде по борьбе со СПИДом, туберку¬лезом и малярией. Главное — четко поставить организации задачу и предоставить ей самостоятельность, а также необходимые ресурсы (с. 157).

Как содействовать становлению открытых обществ
К тому времени, как заходит речь о карательном вмешательс¬тве, обычно бывает уже слишком поздно. У международного сообщества очень мало рычагов для воздействия на режимы, достаточно далеко зашедшие в направлении репрессий. Нужно начинать конструктивное вмешательство раньше и добиваться более ощутимых результатов (с. 158) (с. 159-161).
Ситуацию невозможно переменить за один день. Созда¬ние открытого общества — долгий и трудный процесс, и он не обязательно начинается со свободных выборов. Ког¬да население необразованно и под угрозой ценные ресурсы, свободные выборы могут вести к нестабильности. Страны, богатые ресурсами, в которых есть свободные выборы, но нет правовых норм, развиваются медленнее, чем автокра¬тические. Построение откры¬тых обществ, как и прежде, единственный перспективный путь к прогрессу (с. 162).

Распространение ядерного оружия
Теперь мне хотелось бы остановиться еще на двух нерешенных проблемах современного мирового порядка: распространении ядерного оружия и глобальном потеплении. В годы холодной войны лучшие умы обеих противоборствующих сторон ду¬мали о том, как обеспечить неприменение ядерного оружия. Со временем стратеги осознали, что при больших запасах такого оружия ядерная война немыслима, поскольку её ре-зультатом будет так называемое взаимное гарантирован¬ное уничтожение. Последовали международные договоры, направленные на ограничение ядерных испытаний и недо¬пущение роста числа стран, владеющих ядерным оружием. Но даже при этом случались трения.
Проблема, возникшая после окончания холодной войны, значительно сложнее, и решения пока не видно. Хотя суще¬ствуют договоры и другие соглашения, сдерживающие уве¬личение числа ядерных держав, у некоторых правительств появились серьезные побудительные причины обзавестись оружием массового уничтожения. В мире создалась классовая система: один класс составляют страны, обладающие ядерным оружием, другой — все остальные. Договор о нераспростра¬нении ядерного оружия (ДНЯО) допускает наличие оружия массового уничтожения только у пяти стран, испытавших его до 1 января 1967 г. Всем остальным запрещена разработка такого оружия, но гарантировано «неотъемлемое право» ис¬пользования атомной энергии в мирных целях. На практике три страны, не подписавшие ДНЯО (Индия, Пакистан и Из-раиль), добились признания своего ядерного статуса. Какое-то время Индию и Пакистан бойкотировали, но в конечном счете мир принял свершившийся факт. Возможен и выход государства из ДНЯО: Северная Корея это уже сделала, Иран, кажется, склонен последовать ее примеру.
Доктрина Буша, по которой Соединенные Штаты имеют право на превентивные военные действия, усилила преиму¬щества, связанные с обладанием ядерным оружием. Ирак был единственной страной «оси зла», не имевшей собствен¬ной ядерной программы, и вторжение в него, таким образом, показало, что на государства, владеющие ядерным оружием (с. 163),
американская доктрина не распространяется. Сотрудники агентства, контролирующего соблюдение ДНЯО, квалифи¬цированы и опытны, но его задачи значительно усложнились. Чем в большем числе стран появляется ядерное оружие, тем сильнее становится потреб¬ность в нем у остальных государств. В Южной и Восточной Азии напряженность на региональном уровне приводит к тому, что ядерное вооружение страны делает соответствующее оружие привлекательным и для ее соседей. Две крупнейшие ядерные державы продолжают модернизацию своего ядерного арсенала, и это еще повышает значимость ядерного оружия для обеспечения безопасности. У стран, может быть, и недо¬статочно оснований, чтобы нарушить договор о нераспро¬странении, но у них есть все причины занять стартовую пози¬цию. Несколько государств уже движется в этом направлении. Предполагается, что помимо Северной Кореи и Ирана у таких стран, как Аргентина, Бразилия и Япония, есть возможность использовать имеющиеся у них мирные ядерные технологии для выработки материалов для бомбы (если они примут такое решение). По оценке, кроме тех девяти стран, которые уже произвели ядерное оружие, его способны произвести еще не менее сорока, если выделят необходимые ресурсы. Один лишь международный запрет на обладание ядерным оружием слу¬жит преградой между этими странами и атомной бомбой, а он непрерывно ослабевает.
Хотя распространение ядерного оружия представляет собой угрозу для человечества, доводы в пользу его нераспростране¬ния подрываются тем, что страны, имеющие это оружие, не выполнили своих обязательств по ДНЯО и предприняли лишь очень ограниченные шаги в направлении всеобщего разору¬жения, предусмотренного ст. VI договора. Более того, США (с. 164) не хотят отказаться от разработки ядерных вооружений ново¬го поколения, а политика национальной безопасности Амери¬ки основана на концепции интегрированной обороны, назы¬ваемой «Новая Триада», которая существенно снижает планку для применения ядерного оружия и предполагает соединение ядерной и неядерной военной стратегии. Соединенные Штаты также по-прежнему настаивают на своем праве использовать ядерное оружие в любой момент, когда они сочтут это целесообразным.
Ни в какой момент холодной войны ситуация не была так опасна, как сегодня, и все же проблеме нераспростране¬ния ядерного оружия уделяется гораздо меньше внимания, чем тогда. Лучшие умы человечества больше не участвуют в этом процессе. Если что-то и обсуждается публично, то главным образом возможность попадания оружия массово¬го уничтожения в руки террористов, что запутывает вопрос. Сам термин «оружие массового уничтожения» некорректен, поскольку он объединяет виды оружия с очень разными ха¬рактеристиками. Наиболее серьезную угрозу, на мой взгляд, представляет попадание ядерного оружия в руки отдельных государств, и на данную опасность обращают меньше внима-ния, чем следовало бы.
Пока Соединенные Штаты ведут модернизацию своего стратегического арсенала и продолжают делать ставку на использо¬вание ядерного оружия, особых надежд на решение проблемы нет. Решение могло бы появиться, если бы удалось заключить новое соглашение о нераспространении, предусматривающее международный контроль для всех ядерных программ. Оно не лишило бы Соединенные Штаты и другие государства имею¬щихся у них вооружений, но обеспечило бы постоянное наблю¬дение, позволяющее немедленно распознать любые признаки решения о начале использования ядерного оружия. Далее, по¬скольку в мире имеется значительное количество уже получен¬ного высокообогащенного урана, страны имеют возможность не вырабатывать материалы для производства ядерного ору¬жия, а приобретать их. Таким образом, в соглашении необхо¬дим также пункт о международном контроле производства и утилизации радиоактивных материалов, необходимых для со¬здания ядерного оружия. Такого рода меры противоречили бы (с. 165) господствующему убеждению о священности и неприкосно¬венности американского суверенитета, но помогли бы сделать весь мир, включая и США, более безопасным.
По мнению Соединенных Штатов, Иран одержим идеей обретения ядерного оружия, а сам он не сделал ничего, чтобы опровергнуть эти представления. Мир движется к конфрон¬тации. Неясны только сроки. Как упоминалось в предыдущей главе, я убежден, что с Ираном можно было бы договориться, но достигнутое соглашение не должно позволить ему стать ядерной державой. Иран больше всех выиграл от вторжения в Ирак, но если он переоценит свои возможности, то, скорее всего, утратит все полученные преимущества. Если в Ираке начнется конфронтация между шиитами и суннитами, Иран с большой вероятностью будет в нее втянут. Обязательство Соединенных Штатов вывести свои войска может выступать и как угроза (у США будут развязаны руки для бомбового удара по иран-ским ядерным объектам), и как стимул к сотрудничеству в об¬ласти политического урегулирования (Иран сможет упрочить уже имеющиеся у него преимущества без риска потерять их в результате войны).

Глобальное потепление
Другой проблемой, для решения которой необходимо между¬народное сотрудничество, является глобальное потепление. Я заинтересовался им сравнительно недавно, а до того (с. 166) считал, что в моей повестке дня и без того слишком много пунк¬тов, поэтому вопросы охраны среды лучше оставить другим. Но в последнее время эта проблема приобрела такие угрожа¬ющие размеры, что игнорировать ее и дальше стало для меня невозможно. Особенно сильное впечатление на меня произ¬вело одно в высшей степени убедительное выступление быв¬шего вице-президента Альберта Гора. Я обратился к ученым, и они подтвердили, что научный мир единодушен в своей оценке опасностей, связанных с глобальным потеплением, а мнения расходятся только по поводу скорости, с которой оно происходит. Многие эффекты носят долговременный харак¬тер. Например, если бы все выбросы углекислого газа в ат¬мосферу сегодня прекратились, потепление Мирового океана еще некоторое время продолжалось бы. Среднегодовые тем¬пературы уже выше, чем когда бы то ни было за всю историю человечества, поэтому дальнейшее потепление представляет реальную угрозу для выживания цивилизации. Ситуация не безнадежна, поскольку наши способности к адаптации, по-видимому, выше, чем кажется, но опасность реальна, и время терять нельзя (с. 167).
Все согласны, что Киотский протокол неадекватен, но он полезен как отправная точка. Договоренность не распро¬страняются на развивающиеся страны, однако на следующем цикле в нее обязательно потребуется включить Китай и Ин¬дию, поскольку в этих странах происходит стремительный экономический рост. Далее, протокол задает слишком низкие целевые показатели: установленные им правила торговли кво¬тами на загрязнение устроены так, что сокращение выбросов вознаграждается, а увеличение не наказывается. Например, страна может зарабатывать баллы за производство этилового спирта, при этом сжигание или вырубка тропических лесов против нее засчитываться не будут. Таким образом, можно достигнуть целевых показателей, заложенных в Киотский протокол, не снизив сколько-нибудь существенно темпы гло¬бального потепления.
Хотя Киотский протокол вступил в силу без участия Со¬единенных Штатов, дальнейший прогресс всецело зависит от того, изменят ли они свое отношение к проблеме глобально¬го потепления. Существует план переубедить правительство, мобилизовав общественное мнение США, и я надеюсь здесь на значительный эффект.

Перспективы экономики
Сейчас, когда я пишу эти строки, мировая экономика доста¬точно стабильна. В ней присутствует несколько серьезных диспропорций, среди которых наиболее значимы торговый дефицит США и положительное сальдо торгового баланса азиатских стран, однако такое соотношение может сохра¬няться сколь угодно долго, поскольку кредиторы одалживают деньги с такой же готовностью, с какой заемщики их берут. Признаков финансового кризиса не наблюдается, и глобаль¬ные рынки удивительно стойко переносят потрясения, та¬кие как повышение цен на нефть. Финансовые власти вновь уверились в том, что при правильном контроле финансовые рынки в состоянии сами о себе позаботиться (обратим внимание, что эти слова написаны величайшим финансистом мира буквально накануне мощного кризиса! - МБЗ). Единственное (с. 168), быть может, облачко на горизонте — это некоторые развива¬ющиеся страны, в частности Индонезия, Южно-Африканская Республика, а также ряд латиноамериканских государств, где темпы экономического роста не отвечают чаяниям народа. В результате создается почва для недовольства правитель¬ственной политикой, однако международные финансовые организации не считают эту сферу своей. Возможный вскоре спад в Соединенных Штатах передастся остальному миру через па¬дение курса доллара. Поэтому я ожидаю, что в 2007 г. темпы роста мировой экономики начнут снижаться (с. 169).
Глобальная экономика подверже¬на периодическим потрясениям и необходимо международное сотрудничество, чтобы удержать ее в рамках стабильности.

Заключение
История видела немало и тиранов, и финан¬совых кризисов, но человечество их пережило. И все-таки мир стал бы лучше, если бы нам удалось продвинуться в решении этих проблем. Для этого потребуется гораздо большая степень международного сотрудничества, чем возможно сегодня, и за¬дача обеспечить её ложится в первую очередь на Соединенные Штаты. Америка должна восстановить свой статус законно¬го лидера свободного мира — это необходимо и ей самой, и остальным странам. Возглавить мировой порядок, основан¬ный на принципе государственного суверенитета, способна только суверенная страна, обладающая как достаточной мо¬щью, так и дальновидным руководством, которое принимает во внимание общие интересы взаимосвязанного мира. Амери-канское лидерство не всегда было наилучшим, но на сегодня Америка — единственная страна, способная претендовать на эту роль (с. 171).

Глава 6. Анализ альтернатив
При администрации Буша Соединенные Штаты не спра¬вились с ролью мирового лидера, которую они более или менее успешно исполняли со времен Второй мировой войны. Кто еще мог бы возглавить нуждающееся в руководстве ми¬ровое сообщество?
Единственное суверенное образование, которое можно рас-сматривать в этом качестве, — Европейский союз (ЕС), но он сейчас переживает кризис идентичности. Быстро растет мощь Китая, но если он попытается стать лидером, этому резко вос¬противятся прежде всего Соединенные Штаты.
Необходимы какие-то общие позиции, без них мировой порядок, основанный на государственном суверенитете, не¬избежно разрушится и выродится в беспорядок; разрушение уже происходит, поскольку самое могущественное государс¬тво мира, Соединенные Штаты, возбудило враждебность всего мира. Эта враждебность парализует деятельность существую¬щих международных институтов, а ведь они и без того недостаточно сильны. Предпочтительно было бы опираться на Европейский союз, более широкое сообщество демократических государств и международное гражданское общество. Ниже я последова-тельно рассмотрю их (с. 172).

Европейский союз
Европейский союз всегда представлялся мне живым вопло¬щением идеи открытого общества. Его создатели признавали недостижимость совершенства и действовали методом посте¬пенной социальной инженерии, который считал наилучшим Карл Поппер. Каждый шаг планировался в расчете на дости¬жение ограниченной цели в течение ограниченного времени, с полным пониманием того, что результат не будет вполне адекватным и потребует следующего шага. Именно так, шаг за шагом, формировался Европейский союз.
Евросоюз представляет собой объединение государств, до-говорившихся о частичном делегировании суверенитета. Сте¬пень и формы этого делегирования различны, и состав членов разных общеевропейских институтов (например, Европей¬ского центрального банка и Шенгенской зоны) не совпадает. Никакого «большого проекта» нет, есть объединение наций, ни одна из которых не составляет большинства. Европейский союз обладает рядом черт, делающих его прототипом откры¬того общества, но его формирование все еще продолжается, и в своем нынешнем незавершенном виде он не свободен от не¬достатков. Союз слишком громоздок для объединения такого размера, непрозрачен и бюрократизирован, а демократическое влияние является чересчур опосредованным, что отталкивает граждан. Неудовлетворенность выразилась в недавнем откло¬нении проекта конституции Евросоюза избирателями Фран¬ции и Нидерландов.
Сейчас в строительстве ЕС не был сделан очередной шаг. Политическая воля, продвигавшая процесс, иссякла. Считает¬ся, что условия изменились после окончания холодной войны. Коммунистическая угроза рассеялась, основное влияние на события в мире стала оказывать глобализация, и в результате государство всеобщего благосостояния, сложившееся после Второй мировой войны, уже не может существовать в преж¬нем виде. В своем отношении к глобализации европейцы рез¬ко разделились. Одни хотят использовать Европейский союз для создания «крепости Европы», охраняющей достижения государства всеобщего благосостояния, другие — для того, чтобы сделать европейскую экономику более (с. 173) конкурентоспособной, а есть и третьи, которые рассматривают Евросоюз как глобализацию в миниатюре и — тем самым — как угрозу для государства всеобщего благосостояния, которое они хотели бы защитить.
Проблемы создает не только перемещение капиталов, но и миграция людей. Среди источников недовольства, вылив¬шегося в отклонение проекта конституции, — и пресловутый польский водопроводчик, отбирающий рабочее место у за¬падноевропейца, и перспектива вхождения в Союз Турции, и рост мусульманских общин, а также общин иммигрантов из стран Африки и Азии. Но кризис ставит под вопрос и жизнеспособность самой концепции открытого общества. На практике Евросоюз оказался не таким привлекательным, каким он рисовался в воображении. Это характерная черта открытых обществ.
Нынешний кризис — далеко не смертельный. Евросоюз будет поддерживаться за счет свойства, считавшегося одним из его недостатков, — бюрократической неповоротливости. Для принятия решения необходим консенсус; при его отсут¬ствии остаются в силе прежние решения. Благодаря этому ЕС сможет еще какое-то время двигаться по инерции. Правиль¬нее было бы говорить, что он переживает не кризис, а застой. Однако в нашем быстро меняющемся мире организация, не¬способная принимать решения, не может существовать не¬ограниченно долго. Следовательно, чтобы Евросоюз выжил, его нужно оживить.
Ясно одно: процесс, служивший до сих пор движущей силой развития Евросоюза, не может быть возобновлен в прежнем виде. Тем процессом руководила элита, а обычные граждане не ощущали себя его участниками. Так не может продолжаться, хотя бы по причине референдумов, которые применяются все чаще. Результаты референдумов выражают волю народа в необработанной форме, без посредничества элиты, и эта воля непостоянна. Следовательно, если Евро¬пейскому союзу суждено возродиться, это должно произойти по требованию народа. Такого требования пока нет, и оно не возникнет из абстрактной идеи, такой как открытое общество. Эта идея может стать политической целью в репрессивном обществе, но в обществе, которое уже является открытым (с. 174), подобное невозможно. Абстрактную идею необходимо на¬полнить конкретным содержанием, а мнения европейцев о том, каким должно быть это содержание, резко разделились. Не решено даже, должен ли Евросоюз обладать вооруженны¬ми силами, нет возможности примирить разные взгляды на глобализацию.
То, что Евросоюз не обладает собственными вооружен¬ными силами, запутывает существующий мировой порядок. Запад — сущность и без того весьма туманная — сделался еще туманнее. Без сплоченного международного сообщества нет и легитимной власти, которая несла бы ответственность по за¬щите. В результате в других частях света безнаказанно правят тираны, а жертвы репрессивных режимов и несостоявшихся государств остаются без помощи.
Вот тут-то, и скрыта идея, которая могла бы подтолкнуть развитие Европейского союза — идея глобального открытого общества, нуждающегося в Евросоюзе в качестве прототипа. У Европейского союза есть миссия — распространение мира, свободы и демократии. Она мало чем отличается от миссии Америки, сформулированной Бушем, но, надо полагать, луч¬ше обоснована, и ЕС справляется с ней успешнее, чем кажется большинству. Перспектива вступления в Евросоюз стала для стран-кандидатов мощным стимулом к преобразованиям в направлении открытого общества. Поэтому чтобы и дальше выполнять свою миссию, Евросоюз должен оставаться откры¬тым для новых членов. Но возможно ли массовое общественное движение в подде¬ржку глобального открытого общества?
Ответ, к сожалению, отрицательный. Как уже говори¬лось, концепция открытого общества слишком абстрактна, чтобы получить массовую поддержку. Люди интересуются собственным благополучием и безопасностью, а не внешней политикой. Но Европа как прототип глобального открытого (с. 175) общества могла бы вдохновить меньшинство, способное ней¬трализовать националистические и расистские настроения. У идеи мобилизовать меньшинство, готовое поддержать от-крытое общество, есть одно важное преимущество: взгляды этих людей по другим вопросам, разделяющим сейчас евро¬пейцев, не обязательно должны совпадать. Социал-демокра¬ты, христианские демократы и либералы могут объединиться для поддержки внешнеполитической миссии Европейского союза (с. 176).
Люди смотрят не вперед, в неопределенное, неясное и пугающее будущее, а назад, ища успокоения в своей национальной или региональной иден¬тичности. Но прошлое Европы — это множество войн, и войны становятся все разрушительнее. Такая перспектива не очень заманчива. Лучше смотреть вперед, даже если будущее полно неясностей. Задача в том, чтобы разъяснить путаницу. Мало признать, что нам свойственно ошибаться, нужно еще понять, как обеспечить выживание нашей цивилизации. Если говорить в самом общем виде, миру, очевидно, недостаточ¬но той международной кооперации, которую сегодня готовы (с. 177) поддержать Соединенные Штаты, необходимо сотрудничать теснее. Вот в чем миссия будущего, более сильного и сплочен¬ного Европейского союза.
Европейские страны относятся к сотрудничеству иначе, чем Соединенные Штаты. В своей книге «О рае и власти» Ро¬берт Каган пишет, что европейцы произошли от Венеры, а американцы — от Марса1. Аргументация автора — неомар¬ксистская, т.е. он выводит идеологическую надстройку из различий в преобладающих материальных условиях США и Европы. США — единственная сохранившаяся сверхдержа¬ва, а Европа даже не решила, формировать ли ей вооружен¬ные силы. Европейцы не любят использовать военную силу, американцы при Буше ею упиваются. Европейцы понимают общие интересы человечества и готовы ради них на опреде¬ленные жертвы. Они выделяют гораздо большую долю своего национального дохода на помощь другим странам, чем Со¬единенные Штаты, и подписали Киотский протокол по борьбе с глобальным потеплением.
Отношение администрации Буша к общим проблемам повлекло катастрофические последствия; миру нужна альтер¬натива, и Европейский союз может ее предоставить. Чтобы миссия захватила воображение людей, нужно более подроб¬но объяснить ее суть. Понадобится также преодолеть неко¬торые серьезные разногласия, из-за которых сейчас раздели¬лось общественное мнение. Чем должен быть Европейский союз — властью или объединением властей? Как относиться к глобализации? Нужна ли открытость для вступления новых стран? Для иммиграции?
Я не гражданин Евросоюза, и не мне решать эти вопросы. Но как убежденный сторонник открытого общества я считаю, что путь Европы — стать прототипом глобального открытого общества. Нужно будет признать, что мы входим в глобальное общество и связаны общими интересами, а процесс глобали¬зации в его нынешнем виде представляет собой однобокий (с. 178) и искаженный вариант глобального открытого общества. Гло¬бальным рынкам должны соответствовать глобальные инсти¬туты. Нельзя допустить проникновения рыночных ценностей в сферы деятельности, не относящиеся к рынку. В то же время необходимо исключить прямое руководство экономической деятельностью со стороны государства. Роль правительств и международных институтов состоит в том, чтобы устанавли¬вать правила, а роль экономических субъектов — в том, чтобы конкурировать друг с другом в рамках этих правил. Пусть правила служат интересам общества в целом, а конкуриру¬ющие субъекты действуют в собственных интересах, но без возможности изменить правила в свою пользу. Это, конечно, недостижимая цель — нечто вроде марксистского «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Насколько мы сумеем приблизиться к идеалу, зависит от наших ценностей и от того, как мы к ним относимся.
Америка издавна ориентировалась на конкуренцию, кото¬рая в результате дошла до невозможных крайностей, Европа же опирается на традиции сотрудничества. Временами дав¬ление общества на индивидуума принимало такие размеры, что люди пытались спастись бегством, — вот почему многие европейцы эмигрировали в Америку. Тем не менее, в Евро-пе есть традиции, которые стоит поддерживать и развивать. На континенте до сих пор верят в социальную справедли¬вость, а в Великобритании — в порядочность. Это хорошая основа для построения открытого общества.
Как же перенести благородные чувства в политику? Ко¬нечно, конкуренция в Европейском союзе необходима, но можно попытаться разработать для нее более справедливые правила. Для этого ЕС должен быть властью в мире суверен¬ных государств, а не просто объединением властей. Старение населения делает иммиграцию экономически необходимой. Как прототип глобального открытого общества, Европа долж¬на быть открыта и для иммиграции, и для вступления новых стран, однако не без ограничений. Важно соблюдать после¬довательность действий. Следует сначала решить вопросы управления союзом, и лишь затем можно будет заняться его дальнейшим расширением. Однако от самого принципа рас¬ширения отказываться нельзя, поскольку он нужен для (с. 179) сохранения мира в соседних регионах. Особенно это касается Тур¬ции. Соответствующие переговоры должны продолжаться, но они, как уже упоминалось, будут длительными, так что оста¬нется время для совершенствования системы управления. Вот практически все, что можно сказать, исходя из основных прин¬ципов открытого общества. Все остальное должны решить европейцы. Главное — начать обсуждение. Как я постараюсь более подробно объяснить в следующей главе, первой его те-мой стоило бы сделать зависимость Европы от российского газа. Чтобы обеспечить свою энергетическую безопасность, европейские страны должны действовать сообща.
Весьма вероятно, что в результате обсуждений Европей¬ский союз станет до некоторой степени антагонистом Со¬единенных Штатов — по крайней мере, в их нынешнем со¬стоянии; однако его успех может повлиять на курс, который выберут в дальнейшем Америка и другие демократические страны, и, как следствие, способствовать воссозданию между¬народного сообщества, остро необходимого всему миру.
Может ли эта миссия вдохновить народы Европы? Здесь сложно что-либо сказать наверняка. С одной стороны, ев¬ропейские страны успели стать эйфоричными обществами, очень похожими на американское в смысле консьюмеризма и отсутствия внутренних ценностей. С другой — перспектива участвовать в создании прототипа открытого общества спо-собна служить источником самых положительных эмоций. Так что стоит попробовать.

Сообщество демократий
Идея создать сообщество демократических государств, кото¬рое бы несло ответственность по защите, в теории выглядела привлекательно, но на практике вызвала разочарование. Со¬общество было провозглашено летом 2000 г., когда подходило к концу президентство Клинтона, на конференции в Варшаве. Инициатива обладала изначальным изъяном, поскольку принадлежала министрам иностранных дел, а министры финан-сов в ней не участвовали. В результате Варшавская декларация осталась пустым звуком, а в газеты попала только из-за того (с. 180), что Франция отказалась ее подписать, поскольку конферен¬цию спонсировали Соединенные Штаты.
В декларации содержится предложение о созыве раз в два года международной конференции для рассмотрения достиг¬нутого за это время прогресса. Я пока побывал на двух таких конференциях, и обе они меня разочаровали. Формат этих конференций теоретически весьма привлекателен, поскольку предусматривает участие представителей как правительств, так и неправительственных организаций. На практике ни-чего не происходит. Вся дискуссия вращается вокруг текста очередной декларации, имеющей не больше значения, чем предыдущие, — но дипломаты сражаются за каждое слово так, как будто это действительно важно. Особенно тягостное впечатление оставила конференция, проходившая в апреле 2005 г. в Чили, когда сообщество демократий не сумело прий¬ти к согласию по поводу предложения о создании Совета по правам человека. Многие развивающиеся демократические страны подозревали Соединенные Штаты в намерении исполь¬зовать этот совет в собственных империалистических целях, и я лишний раз убедился, что Америка больше не может иг¬рать роль мирового лидера. Позднее Совет по правам человека был одобрен Генеральной Ассамблеей ООН, причем чуть ли не единственным противником резолюции были именно Со-единенные Штаты. Резолюция дает Сообществу демократий шанс приобрести реальный вес, гарантировав избрание в со¬вет только демократических государств. Но это легче сказать, чем сделать: голосование в ООН — всегда результат сложных маневров, и у каждой страны есть много интересов, отличных от членства в Сообществе демократий. Например, не выдать мандат Кубе было бы практически невозможно. Тем не менее, Сообщество демократий способно повлиять не только на со¬став, но и на функционирование совета, поэтому поддержка, которую оказал сообществу мой фонд, может в конечном итоге окупиться.
Если Соединенные Штаты изменят свое отношение к Сообществу демократий, оно в состоянии стать серьезной силой внутри и вне ООН. В настоящее время поддержка США практически гарантирует противодействие со стороны других демократических стран, особенно развивающихся (с. 181).
В настоящее время развитые страны снисходят до развива¬ющихся. Например, главы государств «Группы восьми» (С8) периодически приглашают руководителей развивающихся стран на свои заседания. Было бы желательно, чтобы разви¬вающиеся страны учредили собственный саммит. Например, можно было бы создать группу В-6 в составе Бразилии, Мек¬сики, Индии, Индонезии, Нигерии и Южно-Африканской Республики, и она встречалась бы с С8 на равных, по край¬ней мере, формально. Это был бы первый шаг к уменьшению неравенства между центром и периферией, к созданию более сбалансированного мирового порядка (с. 182).
Самая значимая из развивающихся стран — Китай. Он не является демократическим государством, но должен учиты¬ваться в любой конфигурации связей, объединяющих раз¬вивающийся мир. Главным препятствием к созданию В-6 служит нежелание ее потенциальных членов задеть Китай, который, в свою очередь, очень заинтересован в том, что¬бы стать приемлемым для остального мира. Китай быстро развивается в мировую державу — и чем дольше он смо¬жет развиваться, не бросая вызова другим державам, тем для него лучше. Нынешнее руководство страны сделало эту стратегию своей доктриной и заявило о стремлении к мирному и гармоничному развитию. В то же время из-за политического вакуума, образовавшегося в результате ослабления позиций США, Китай становится слишком силь¬ным, и это происходит быстрее, чем нужно для его блага. В стремлении получить доступ к источникам энергии он вступил в конфликт с Японией, стал клиентом преступных режимов на африканском континенте (например, в Судане) и в Средней Азии (например, в Узбекистане). Крайне важно, чтобы Китай был тесно связан с любой вновь создаваемой глобальной структурой. Это поможет укрепить доктрину гармоничного развития и направить страну по конструк¬тивному пути. Можно рассмотреть и вопрос о членстве Китая в С8. В свете недавно возникших автократических тенденций в России С8 уже нельзя считать группой, состоя¬щей только из демократических стран. Если бы Китай был в нее принят, он не стал бы возражать против неучастия в В-6. В свою очередь, В-6 смогла бы более тесно сотрудничать с С-7 в деле продвижения демократии, а с «Группой девяти» обсуждать экономические вопросы.

Международное гражданское общество
По моему убеждению, у гражданского общества и неправи¬тельственных организаций есть масса возможностей запол¬нить вакуум, образовавшийся в результате разлада в между¬народном сообществе. Поскольку мировой порядок основан на принципе суверенитета, гражданское общество не может (с. 183) занять место суверенных государств; однако демократические правительства обязаны проявлять внимание к воле своих на¬родов. Гражданское общество может действовать, влияя на правительства или работая совместно с ними над конкретны¬ми задачами.
В последние годы голос гражданского общества стано¬вится все слышнее и при обсуждении глобальных проблем. Среди манифестаций, показываемых по телевидению, есть направленные против международных организаций. Это началось с волнений 1999 г. в Сиэтле, и с тех пор без таких выступлений не обходится ни одна встреча ВТО, Всемирно¬го банка, Международного валютного фонда или С8. Мне кажется, что все эти усилия направлены, увы, не по адресу, поскольку участники манифестаций стремятся обратить на себя внимание, устраивая беспорядки и преследуя ложные цели. Деятельность международных организаций в основном отражает интересы входящих в них стран; эти страны и сле¬дует считать ответственными за критикуемые решения. Ис¬точник большей части страданий и нищеты в мире — поли¬тика суверенных государств, против которых демонстранты не выступали.
Гражданское общество дало начало еще двум мощным, хотя и реже фигурирующим в телевизионных новостях, силам — движениям за права человека и за охрану окружающей среды. Благодаря этим движениям оба вопроса стали постоянными факторами внутренней и внешней политики. И конвенция о запрещении противопехотных мин, и создание Международ-ного уголовного суда — в значительной мере заслуга неправи-тельственных организаций. Сравнительно недавно появилось еще одно движение, направленное против коррупции вообще и ресурсного проклятия в частности. Его поддерживают неправи¬тельственные организации, активно участвующие в движениях и за права человека, и за охрану окружающей среды. Широкую известность получил Индекс восприятия коррупции, публику¬емый с 1995 г. организацией "Трансперенси Интернэйшнл"; борьба с ресурсным проклятием — сравнительно новое начинание, и общественность еще мало о ней осведомлена. Поскольку я принимаю в этом движении непосредственное участие, мне хотелось бы привлечь к нему внимание (с. 184).

Ресурсное проклятие
Развивающиеся страны, обладающие богатыми природными ресурсами, обычно так же бедны, как и те, у которых ресурсов мало; зато их режимы, как правило, отличаются жестокостью и коррумпированностью, и они часто страдают от разруши¬тельных вооруженных конфликтов. Это и есть ресурсные про¬клятие. История движения против него довольно поучитель-на, поскольку иллюстрирует то, что я называю плодотворным заблуждением (с. 185) (с. 186-189).

Глава 7. Мировой энергетический кризис
Многие из вопросов, обсуждаемых во второй части кни¬ги, связаны общей темой. Попробуем соединить разные нити: глобальное потепление, ресурсное проклятие, растущую энергетическую зависимость экономически развитых госу¬дарств (США, Европы, Японии, Китая, Индии) от политически нестабильных стран и регионов, дефицит природных ресур¬сов; все более неустойчивое положение на Ближнем Востоке. Все это слагаемые одной масштабной проблемы, стоящей пе¬ред человечеством: мирового энергетического кризиса.
Компоненты кризиса медленно назревали в течение дли¬тельного времени. Нынешнее глобальное потепление вызвано выбросами в атмосферу парниковых газов, начавшимися бо¬лее столетия назад. Ресурсное проклятие уходит корнями в ко¬лониальные времена и является одним из главных источников нестабильности на Ближнем Востоке. В Соединенных Штатах добыча нефти достигла максимума несколько десятков лет на¬зад, в 1971 г., а по так называемой теории пика Хабберта с нефтедобычей в мировом масштабе вскоре произойдет то же самое. Согласно этой теории мы вплотную приблизились к пику, однако было бы слишком большим совпадением, если бы это случилось прямо сейчас.
Компоненты, существовавшие до того по отдельности, со¬шлись после 11 сентября — именно оно стало для них глав¬ным объединяющим фактором. Сделав такое заключение, мы получаем картину, где становятся на свои места многие дру¬гие вопросы, обсуждавшиеся в книге: борьба с терроризмом; вторжение в Ирак; усиление роли Ирана; радикализация ислама и сектантские тенденции среди мусульман; спад амери¬канской мощи и влияния; распространение ядерного оружия; погоня Китая за природными ресурсами и то, как она мешает (с. 190) преодолению ресурсного проклятия; использование Росси¬ей поставок газа для подкупа стран своей бывшей империи и опасность, которую это создает для Европы.
В основе кризиса лежит нехватка нефти по причинам отчас¬ти долговременного, отчасти циклического характера. Долго¬временный фактор заключается в том, что ежегодное потребле¬ние нефти постоянно превышает размеры вновь открываемых запасов. Так, в 2004 г. было использовано 30 млрд. баррелей нефти, а открыто только 8 млрд. Избыточные мощности, составлявшие в 1988 г. 12 млн. баррелей в сутки, сократились в 2004 г. до 2 млн. баррелей. Американский геофизик М. Кинг Хабберт построил теоретическую модель известных запасов (пик Хабберта) и на её основе в 1956 г. предсказал, что до¬быча нефти в США достигнет пика между 1965 и 1970 гг., а в 1971-м — что пик мировой добычи нефти произойдет между 1995 и 2000 гг. Поскольку прогноз Хабберта относительно Со¬единенных Штатов был очень близок к истине, его многочис¬ленные последователи считают, что мировая добыча нефти уже прошла или очень скоро пройдет свой пик. Споры по этому вопросу в основном не касаются сути проблемы; про¬хождение пика можно на некоторое время отсрочить за счёт применения более совершенной и дорогостоящей технологии извлечения нефти из скважин. Проблема же заключается в том, что, когда нефтеносный слой наполовину истощен, извле¬кать оставшуюся нефть становится всё труднее. Большинство крупных месторождений уже прошли половинную отметку, а новых не находили после 1951 г., когда были открыты залежи нефти в Саудовской Аравии. Имеющиеся данные об исчер¬пании месторождений крайне ненадежны, но есть основания полагать, что они занижены. Многим публичным компаниям пришлось сделать новые заявления о размерах своих резервов, указав более низкую цифру, ряд стран — традиционных поставщиков нефти — сообщают о сокращении производства. А страна, располагающая самыми большими потенциальными (с. 191) резервами, — Саудовская Аравия — вообще не предоставляет данных по истощению месторождений.
Хотя долговременная тенденция прослеживается совер¬шенно отчетливо, краткосрочные колебания по большей части связаны с циклическими факторами. Высокий спрос на нефть определялся отчасти уровнем мировой экономики, отчасти экономическим ростом Китая, Индии и других раз¬вивающихся стран, которые используют энергоресурсы не так эффективно, как страны со зрелой экономикой. Поми¬мо проблем с поставками сырой нефти ощущается нехватка нефтеперерабатывающих мощностей. Быстрее всего растет спрос на нефтепродукты средней фракции (дизельное, ре¬активное и печное топливо), в то время как добывается по большей части тяжелая нефть, из которой трудно извлекать эту фракцию. Поставки природного газа значительно даль¬ше от максимума, но его сложно транспортировать. Эти проблемы со временем будут решены. В действительности за временным дефицитом практически неизбежно придет временное перенасыщение рынка. В настоящий момент страны-потребители оценивают свои запасы как недостаточ¬ные. Это наряду со спекулятивными тенденциями рождает высокий спрос. Когда объем поставок вырастет, оба источ¬ника завышенного спроса исчезнут. Ситуация дефицита со¬здала стимул для того, чтобы препятствовать поставкам в политических целях, как случилось в Нигерии и могло слу¬читься в Венесуэле и Иране. Когда удастся устранить узкие места, станет труднее использовать поставки таким обра¬зом. В сочетании все эти факторы приведут к падению цен, которое ОПЕК постарается остановить, ограничив добычу сырья. Как следствие, образуются избыточные мощности, что поможет предотвратить перебои в снабжении. Однако другие составляющие мирового энергетического кризи¬са — глобальное потепление, зависимость от политически нестабильных районов, ресурсное проклятие, а со временем и пик Хабберта — останутся. Временное перенасыщение рынка может подорвать политическую волю к решению этих проблем — в действительности именно так произошло в период первого энергетического кризиса 1970-х гг. Вполне вероятно, что это случится снова (с. 192).
Мировой энергетический кризис представляет угрозу во многих отношениях, хотя некоторые связи прослеживают¬ся не без труда. Глобальное потепление имеет мало общего с терроризмом или с успехом политики президента Венесуэлы Уго Чавеса. Тем не менее эти совершенно несхожие явления объединены мировым энергетическим кризисом, и призна¬ние связи позволяет нам по-новому взглянуть на текущий момент. Различными составляющими мирового энергетического кризиса легче заниматься, если исследовать их не по отдель¬ности, а с учетом существующих между ними взаимосвязей. Возьмем, например, получение безуглеродного топлива путем переработки угля. Здесь создание эффективной технологии помогло бы существенно сократить выбросы углерода в ат¬мосферу, уменьшило бы зависимость от экспортеров США и Китая — стран, располагающих огромными запасами угля, — и уж конечно, послужило бы средством против пика Хабберта. Ни одного из этих соображений, если рассматривать его изолированно от двух других, вероятно, не было бы достаточно, чтобы осваивать переработку угля, но все три вместе делают данную задачу одной из наиболее приоритетных. Однако сам процесс переработки тоже требует энергии, а существующие (с. 193) технологии недостаточно эффективны с точки зрения выхода топлива; потребуются немалые капиталовложения в разработ¬ку новых технологий.
Никакая отдельная мера не в состоянии одна смягчить энер-гетический кризис. Потребуется предпринять одновременно целый ряд различных действий в дополнение к получению безуглеродного топлива путем переработки угля, использо¬ванию ядерной энергии, ветра, биомассы и, конечно же, сни¬жению спроса. Здесь может быть полезен механизм цен. Налог на выбросы углекислого газа в сочетании с кредитами на нереализованные выбросы может послужить экономическим стимулом для введения соответствующего регулирования со стороны как спроса, так и предложения. Киотский протокол определил допустимые показатели выбросов и установил пра¬вила торговли выбросами. Это был шаг в нужном направле¬нии, но недостаточно большой.
Мировой энергетический кризис намного сложнее любого другого кризиса. Это не один кризис, а соединение несколь¬ких процессов, усиливших друг друга и более или менее одно¬временно достигших критической точки. Они угрожают нашей цивилизации с разных сторон. Мы уже говорили о глобальном потеплении и распространении ядерного оружия. Но это лишь отдельные аспекты еще более запутанной ситуации, грозящей перерасти во всемирный распад. Хотя в основе кризиса лежат сложности с поставками нефти, процессы, способные вызвать распад, носят по преимуществу политический характер.
Мировой энергетический кризис может быть интерпрети¬рован как оборотная сторона глобализации. Степень, в кото¬рой он угрожает цивилизации, зависит от наших действий по отношению к нему. Человеческая цивилизация пережила мно¬го кризисов. Финансовые рынки часто приближаются к само¬му краю пропасти, а потом отступают от него. Лишь очень из¬редка они переходят грань, как случилось во время азиатского кризиса 1997 г. Но и там, когда возникла угроза для центра мировой финансовой системы, вмешались власти — вот по¬чему тот кризис остался азиатским и не перерос в полномас¬штабный кризис мирового капитализма. Наша политическая система, в отличие от финансовой, не располагает столь же эффективными средствами для предотвращения катастроф (с. 194).
Мы пережили две мировые войны и находимся на волоске от третьей. Войны становятся все более опустошительными. Не следует недооценивать угрозу ядерного столкновения. Наша цивилизация держится на энергии, и мировой энергетический кризис способен ее уничтожить.
Стоящие перед человечеством проблемы настолько слож¬ны и многочисленны, что нам не под силу их не только пре¬одолеть, но даже полностью понять. Нынешняя острая фаза кризиса вызвана ложными представлениями, в частности о со¬бытиях 11 сентября. Мы не можем избавиться от ошибок, но, узнав о них, будем в состоянии их исправить. Пожалуй, самое серьезное заблуждение американцев — это их уверенность, что Соединенные Штаты в силах самостоятельно справиться со всеми проблемами. Положение страны в международной конкурентной борьбе не имеет значения, когда на карту по¬ставлена судьба мирового порядка. Наше понимание нацио¬нальной безопасности слишком узко, и попросту неверен господствующий взгляд на мировой порядок как на рынок, который достаточно оставить в покое, чтобы все само урегу-лировалось. Решение проблем, связанных с энергетической зависимостью, ресурсным проклятием и распространением ядерного оружия, требует международного сотрудничества.
В то же время нам не следует впадать в другую крайность и игнорировать интересы суверенных государств. Какие бы общесистемные изменения ни вводились, они должны учи¬тывать эти интересы. Возьмем, например, Китай. До 1993 г. он полностью обеспечивал себя нефтью, а теперь ввозит поч¬ти половину того, что потребляет. На страну приходится лишь 8% мирового импорта нефти, но ее доля в увеличении спроса — 30%. Китай кровно заинтересован в гармоничном развитии, а кроме того, испытывает серьезные проблемы в связи с зависимостью от энергоресурсов и загрязнением окружающей среды. Это делает его естественным партнером для любых программ, связанных с созданием альтернатив¬ных видов чистого топлива, в особенности из угля, запасы которого в стране огромны, — но не с борьбой против «ре¬сурсного проклятия». Напротив, в поисках дополнительных источников энергетического сырья Китай стал клиентом пре¬ступных режимов ряда государств Африки и Средней Азии (с. 195); это противоречит интересам его гармоничного развития, но руководство страны не видит другого выхода.
Пример сотрудничества в области энергетики должна по¬дать Европа, в огромной степени зависящая от природного газа и тем самым от России. Сегодня импортное сырье обес¬печивает 50% потребностей Евросоюза, а к 2020 г. эта цифра возрастет предположительно до 70%. Россия — крупнейший поставщик: из нее поступает 20% нефти и 40% газа. От российского газа очень зависят многие страны Евросоюза: Германия покрывает за счет импорта из России 40% своих потребнос¬тей в газе, Польша, Венгрия и Чехия — 65-80%, а Словакия, Австрия и страны Балтии — почти 100%. Это делает Европу чрезвычайно уязвимой, поскольку Москва начала использо¬вать свой контроль над поставками газа как средство политического давления. История эта довольно запутанная, и здесь я могу лишь кратко изложить ее суть. При распаде советской системы в энергетическом секторе страны происходила хао-тичная приватизация с сомнительными сделками, такими как залоговые аукционы, и формировались огромные состояния. Владимир Путин, став президентом, воспользовался своей властью для восстановления государственного контроля над энергетической отраслью. Он отправил в тюрьму президента компании ЮКОС Михаила Ходорковского, а саму компанию довел до банкротства. Во главе «Газпрома» Путин поставил своего человека, Алексея Миллера, и выгнал прежних руко¬водителей, превративших компанию в собственную вотчину. Эту вотчину президент, однако, сохранил, чтобы с ее помо¬щью контролировать производство газа и его транспортиров¬ку в соседние страны. Была образована сеть из сомнительных компаний, которые служили одновременно и усилению вли-яния России, и созданию личных состояний. За несколько лет они выкачали из страны миллиарды долларов. Самым ценным активом был туркменский газ, который зарегистри¬рованная в Венгрии компания перепродавала (с. 196) по цене, многократно превышавшей закупочную. О том, кому принадлежит компания, никогда не сообщалось, а решения о предоставлении ей контрактов принимали совместно Путин и тогдашний президент Украины Леонид Кучма. Думается, это было одной из причин, заставивших Путина столь открыто разоблачить себя, когда он поддержал кандидатуру Виктора Януковича, предложенную Кучмой, на президентских выбо¬рах 2004 г. После «оранжевой революции» контракт с Туркме¬нистаном был передан в руки «РосУкрЭнерго» — компании с подозрительными владельцами.
В начале 2006 г. Россия прекратила поставку газа Украине, а та, в свою очередь, стала забирать газ, который перекачи¬вался через ее территорию в Европу. Это вынудило Россию возобновить поставки, однако затем она одержала верх: было заключено соглашение, по которому Россия обязалась в те¬чение шести месяцев поставлять газ по низким ценам через «РосУкрЭнерго», а Украина на пять лет заморозить цены на транзит российского газа. Таким образом Россия получила возможность оказывать политическое давление на Украину, угрожая повышением цен на газ. Ана¬логичным образом Россия контролирует Белоруссию.
Конечный результат заключается в том, что снабжение Европы энергоресурсами в значительной мере определяется страной, способной воспользоваться своей властью монопо¬листа в самых различных целях. До настоящего времени ев¬ропейские страны конкурировали друг с другом за право по¬лучить российский газ и были полностью во власти Кремля. Энергетическая зависимость существенно влияет на отноше¬ния Евросоюза с Россией и ее соседями. Вот почему разра¬ботка единой энергетической политики послужит интересам стран — членов ЕС. Действуя совместно, они могли бы изме¬нить баланс сил к своей выгоде. В краткосрочной перспективе у России есть преимущество: для экономики Европейского союза прекращение поставок газа означает немедленный крах, на российской экономике прекращение платежей за газ скажется не сразу. В долгосрочной перспективе ситуация противоположная. России нужен рынок для сбыта газа, а пока европейские страны действуют сообща, у нее немного (с. 197) альтернатив. Европа могла бы воспользоваться своей рыноч¬ной властью и заявить, что ее зависимость от российского газа слишком велика и, чтобы сохранить и расширить свои пози¬ции на европейском рынке, Россия должна согласиться на из¬менение условий сотрудничества — подписать Европейскую энергетическую хартию и присоединиться к «Инициативе по развитию прозрачности в добывающих отраслях промыш¬ленности». Это разрушило бы монополию России и сделало бы российские трубопроводы доступными для других стран; Европа получала бы энергоресурсы непосредственно из рес¬публик бывшего Советского Союза, и угроза для ее энергети¬ческой безопасности была бы устранена. Евросоюз начался когда-то с Европейского объединения угля и стали; разработка эффективной единой политики в области энергетики могла бы дать ему новый импульс для политического развития.
Между тем Россия, поощряемая нехваткой энергоносите¬лей и слабостью Америки, начинает вести себя вызывающе не только в области энергетики. Так, она продала Ирану противо¬воздушные ракетные комплексы «Тор-М1», а также (через Белоруссию) «С-300» и, несмотря на сильнейшее давление со стороны США, отказалась аннулировать сделку. После установки ракет (осень 2006 г.) Израилю будет труднее нанести превентивный удар по иранским ядерным установкам. Кроме того, Россия предоставила «Хамасу» ежемесячную субсидию в размере $10 млн, которая заменила аннулированную субси¬дию Евросоюза, и, по некоторым сведениям, продает оружие Сирии.
Эти шаги означают, что Россия восстанавливает свои по¬зиции ведущего игрока в ближневосточном регионе, причем играет против Запада. Сдвигу соответствуют изменения в рос¬сийской доктрине национальной безопасности — о них было (с. 198) публично объявлено, но на это сообщение мало кто обратил внимание. Имеющиеся факты говорят о том, что Россия, воз¬можно, специально провоцирует Израиль на ракетный удар по Ирану: с одной стороны, она поставляет Ирану системы противоракетной обороны, с другой — запустила для Изра¬иля спутник, который обеспечит мониторинг иранской ядер¬ной программы.
Нелегко дать всестороннюю оценку сложившегося поло¬жения, поскольку события стремительно развиваются прямо сейчас, когда пишутся эти строки (май 2006 г.). Я могу лишь обозначить определенные нити, которые предстоит связать вместе. Во-первых, это ресурсное проклятие — характерная динамика развития стран, получающих основной доход от экспорта природных ресурсов. Во-вторых, история России после распада Советского Союза: хаос, распространение нищеты в сочетании с немыслимым обогащением кучки авантюристов, унижение, пережитое бывшей сверхдержавой, — намного бо¬лее сильное, чем то, которое испытала Германия после Пер¬вой мировой войны. В-третьих, появление в России нового руководства; эти лидеры — бывшие сотрудники КГБ, но их взгляды формировались в условиях, воцарившихся на тер¬ритории СССР после его распада, т.е. далеких от равновесия. В-четвертых, угроза, связанная с так называемыми цветны¬ми революциями в Грузии, Киргизии и Украине. В-пятых, беспорядки на Ближнем Востоке, дефицит энергоресурсов и стремительное падение влияния последней сверхдержавы — Соединенных Штатов.
Если попробовать соединить эти нити, вырисовывается ужасающая картина: в России стоят у власти авантюристы (совершенно не похожие на неповоротливое, осторожное и консервативное руководство Советского Союза), которые видят в ситуации с природными ресурсами шанс упрочить (с. 199) свою власть, приобрести несметное богатство и огромную силу. Похоже, Россия начинает выступать на мировой арене как игрок нового типа — нефтегазовая сверхдержава, нуж¬дающаяся в разжигании конфликта на Ближнем Востоке для достижения своих целей.
Такая возможность потрясла меня. Я довольно внима¬тельно слежу за событиями в России и все же был застигнут врасплох — как, впрочем, и весь остальной мир. Мы так пог¬лощены внутренними разногласиями, что не замечаем угроз, надвигающихся извне. Мы все еще ведем фантасмагорическую войну с террором, в то время как на горизонте вырисовывается настоящее бедствие.
Несмотря на отказ России остановить продажу ракет Ира¬ну, президент Буш подтвердил свое согласие участвовать в саммите С8 в Санкт-Петербурге в июле 2006 г. Он намерен использовать Россию в качестве посредника, чтобы с её по¬мощью добиться уступок от Ирана, аналогично тому как мы прибегаем к услугам Китая в отношениях с Северной Коре¬ей. Думаю, что это ошибочный путь. Америка должна всту-пить в прямые переговоры с Ираном. Россия преследует свои собственные цели. Путинский режим стремится обрести рес¬пектабельность, и встреча С8 в Санкт-Петербурге поможет этому. В результате Россия получит еще больше свободы в проведении самостоятельной политики. Если Россия не от¬кажется от поставок ракет Ирану, участие Буша в саммите в ретроспективе окажется похожим на поездку Чемберлена в Мюнхен. По-видимому, Россия рассчитывает на разобщен¬ность и инертность Запада — и, боюсь, не зря. Соединенные Штаты и Европа взаимно отдалились друг от друга, и ни там, ни там нет внутреннего единства; Евросоюз держится за счет бюрократической инерции. Деловой мир также не склонен требовать от России определенных стандартов поведения и предпочитает договариваться индивидуально. Западу необходимо срочно объединяться.
Международное сотрудничество не должно ограничивать¬ся ближайшими задачами по преодолению критической ситуа¬ции. Проблема глобального потепления может быть решена только в мировом масштабе (с. 200)

Самая неотложная задача — это выработка нового согла¬шения о нераспространении ядерного оружия. Действующий договор разваливается. Иран твердо намерен создать соб¬ственный ядерный потенциал, и если его не остановить, ничто не помешает и еще нескольким странам сделать то же самое. Ракетная атака на Иран при существующих обстоятельствах дала бы результаты, противоположные желаемому, — спло¬чение иранцев вокруг нынешнего режима и укрепление наме¬рения этого режима обзавестись атомными бомбами. Мусуль¬манский мир и многие развивающиеся страны объединились бы против Соединенных Штатов, мировая эконо¬мика пошатнулась бы, — а Иран все равно продолжал бы свою ядерную программу. И нападение, и бездействие ведут к катастрофе. Единственный выход.— заключить более спра-ведливый договор о нераспространении, который бы получил почти всеобщую поддержку. Тогда Иран, возможно, присо¬единился бы к договору добровольно, а если бы пришлось прибегнуть к силе, это не привело бы к таким катастрофиче¬ским последствиям, какие способен повлечь ракетный удар при нынешних обстоятельствах.
Мировой энергетический кризис и все, что с ним связано, — главная проблема, стоящая перед нашей глобализованной цивилизацией. Для ее преодоления, по-видимому, достаточно добиться изменения подхода к ней в Соединенных Штатах, найти важнейший вопрос, способный объединить Евросоюз, и вложить некоторое конкретное содержание в концепцию глобального открытого общества. Это и станет в дальнейшем главной задачей для меня и для моих фондов. Мы уже вышли на передовые рубежи борьбы с ресурсным проклятием; на¬чинаем заниматься глобальным потеплением; намереваемся активнее включать в сферу своих интересов будущее Европей¬ского союза; и я продолжу призывать Америку к фундаментальному переосмыслению ее роли в сегодняшнем мире (с. 201).

Read More